Бусы из плодов шиповника

Ближе к двойным входным дверям, за которыми мы так любили прятаться, располагались однокомнатные квартиры а в торцах дома – двухкомнатные. Из окна любой из них можно было вылезти в свой огород, поесть там сладкого гороха или морковки, вымытой тут же, в бочке с прогретою за день прозрачной водой.

Не помню уж, сколько мне тогда было лет…

Учился ли я уже в школе, – и это были летние каникулы, – или только собирался в первый класс? Зато отчетливо помню, что мне постоянно не хватало времени для того, чтобы набегаться вволю. Обследовав при этом все таинственные уголки полуразрушенных, а кое-где и отстроенных жильцами заново сараев, стоящих недалеко от барака у высокого и длинного забора какой-то воинской части.

К тому же от этого основного моего занятия – беготни во дворе с соседскими сорванцами, играя с ними, например, в «войнуху», когда с трудом удавалось уговорить некоторых из них хоть недолго побыть «фрицами» (поскольку все хотели быть «нашими»), меня время от времени отвлекали, конечно, не очень обременительные, но возникающие так всегда некстати домашние дела.

То нужно было принести в дом воды с колонки, то дров из сарая, потому что бабушка вдруг удумала что-то стряпать в духовке…

И это в то самое время, когда мы с ребятами только-только собрались отправиться в близлежащий лесок, расположенный сразу же за асфальтированной дорогой, проходящей по окраине поселка некой границей между негустым этим лесом, скорее похожим на старый, заброшенный парк, и жилыми домами, для того, чтобы покачаться там на огромной качеле, устроенной взрослыми между двух берез, длинная и широкая доска которой могла вместить сразу пять или шесть человек.

Нравилось мне также побродить, представляя себя, например, отважным следопытом, проникнув через заветную дыру в заборе, по заросшему сочной лебедой, в рост человека, вернее, ребенка (впрочем, только дети с чистой совестью и достойны, наверное, этого высокого звания: Чело-Века) пустырю, находящемуся возле овощехранилища, всегда какой-то пустынной в этом месте воинской части, устроенного в земле и представляющего собой большой зеленый холм, похожий на курган. Хотя курганов я тогда еще не видел…

Из его раскрытых больших деревянных ворот, сделанных из крепких брусьев, в которые свободно могла въехать грузовая машина, всегда тянуло сыростью и перезимовавшей, проросшей прошлогодней картошкой, хотя ее там уже давно не было. И этот запах почему-то вызывал какие-то неясные воспоминания и пробуждал острое желание тут же поесть хрустящей, поджаренной на растительном масле, картошечки.

И вдруг, в самый напряженный момент «охоты» на неведомого и невидимого зверя, тебя окликают и голосом бабушки говорят: «Раз уж ты там – нарви поросятам мешок лебеды».

Или вечером, в самый разгар «боя», интересной ли беседы – на бревнах, неизвестно уже кем и когда привезенных и сваленных у сараев, надо было идти загонять в стайку и поить пришедшую из стада корову Тоську, от которой всегда так сочно и вкусно пахло, словно свежескошенной травой и у которой всегда были немного влажные, печальные и такие умные глаза, что прямо смотреть в них было почему-то совестно.

Под вечер еще могла возникнуть необходимость срочно полить грядки в огороде, «пока немного спала дневная жара».

Одним словом отвлекающих от беготни дел было много. Но все-таки самым неожиданным всегда, застающим тебя врасплох, бывал призыв родителей: «Игорь! Домой!»

Возглас этот, казалось, прерывал мой радостный дневной полет – то есть все дворовые дела на самом интересном месте. И яркий день внезапно становился смуглым, хмурым, словно насупившимся, вечером. То есть кончался.

А вот Васька, с которым мы гоняли только что на велосипеде его старшего брата, работающего где-то на заводе слесарем, еще остается во дворе! А мне надо идти домой. Умываться с мылом у нашего железного умывальника, потом мыть теплой водой в тазу ноги, что-то есть (обычно краюху черного хлеба и большую глиняную кружку молока) и ложиться потом в постель, хотя спать совсем не хочется!

А на улице в это время, может быть, как раз и будет происходить что-нибудь самое интересное.

«Хорошо Ваське. Он, наверное, сейчас там гоняет кругами вокруг барака на велике, и никто его домой не загоняет», – думал я, почти мгновенно засыпая, едва голова касалась подушки.

«Да и светло ведь еще совсем. Только несколько бледных звездочек просеялось откуда-то на слегка потемневшем небе… Вот было бы здорово – носиться сколько хочешь! И чтобы других ребят тоже домой не загоняли».

Подобные мысли возникали у меня не только тогда, когда я понуро брел домой. Они не отпускали меня и во сне, хотя и без того ласковые летние дни, с приятным ощущением мягкой травы под босыми ногами, казались порою такими бесконечно длинными, что к вечеру уже и не помнилось, когда что было. То ли это мы вчера всей гурьбой со взрослыми ребятами (одних нас на реку не пускали) ходили купаться на теплый канал, то ли это было сегодня до обеда?..

* * *