Бывший вундеркинд. Детство и юность

Мур был высоким человеком крепкого телосложения; его зрение лишь недавно восстановилось, так как из-за смещения хрусталиков он был наполовину слеп, и спустя несколько лет он снова наполовину ослеп из-за глаукомы. Он был добрым и необычайно преданным делу научного исследования, абсолютно безукоризненным ученым. Он учился в Италии перед Первой мировой войной, где его окружала атмосфера доброты и искренности, что помогло ему еще в большей степени развить в себе эти присущие ему качества. Италия тогда была родным домом геометрии, и, соответственно, он был геометром. Хотя поле его деятельности отличалось от моего, он с отцовской заинтересованностью стимулировал во мне мои возможности, делая именно то, в чем так нуждается неуверенный в себе и неловкий молодой человек для самовыражения. Он оказал мне поддержку в создании местного математического журнала в Массачусетском технологическом институте, что значительно облегчило опубликование моей ранней неортодоксальной работы по математике.

Профессор Филиппе, официально бывший на пенсии, но не оставивший полностью преподавание, всегда казался мне человеком вне времени на математическом поприще в Массачусетском технологическом институте. Когда он был молод, он не выглядел молодым, и в свои семьдесят лет вряд ли он выглядел намного старше, чем в молодые годы. Он был высоким, гибким южанином, родившимся на Юге, где память о Гражданской войне и послевоенная реорганизация затмили все остальное, и потому он был скептиком и немного пессимистом, но пессимистом, полным оптимизма и с надеждой глядящим в будущее. Он был сильной личностью и необычайно добрым, как и Мур.

Мур и Филиппе обсуждали со мной свою собственную работу и позволяли мне обсуждать мою с ними. Им, вероятно, было очень скучно выслушивать мои наполовину сырые идеи, а моя неумелая презентация моих личных и научных трудностей была для них мукой. Но для меня было великим благом то, что они слушали меня, и впервые тогда у меня появились надежды, что я стану настоящим математиком, подкрепленные уверенностью других людей. Между собой мы обсуждали далеко идущие планы относительно будущего нашего отделения, а также планы, касающиеся развития математики в Соединенных Штатах. Когда эти два человека, столь уважаемые мною, выражали свою уверенность и надежды в отношении меня, я чувствовал себя человеком, и я стал по-настоящему взрослым человеком. Даже профессор Мур, скончавшийся в 1932 году, дожил до того дня, когда наше отделение перестало быть просто обслуживающим отделением, а стало одним из конструктивных научно-исследовательских отделений нашего института. Профессор Филиппе на протяжении нескольких лет возглавлял наше отделение после того, как оно стало выполнять современные функции. То, что в итоге увидели эти два человека, выходило за рамки их самых дерзновенных мечтаний в конце Первой мировой войны.

В течение трех или четырех лет моей работы в Массачусетском технологическом институте у меня накопилось значительное количество работ, получивших признание. Я начал интересоваться теорией потенциала, в которой я почерпнул много предположений у профессора Келлогга, работавшего в то время в Гарварде. Постепенно мне становилось все яснее, что в нерешенных случаях задачи аппроксимации потенциала к определенным пограничным значениям существовала уникальная функция потенциала, соответствующая этим пограничным значениям в более свободном смысле, чем это требуется в литературе. Затем возник вопрос: Каким образом можно быть уверенным в каком-то определенном случае, что решение обобщенной Дирихле задачи, так называется задача об отыскании гармоничной функции по ее значениям, заданным на границе рассматриваемой области, удовлетворит условиям непрерывности, требуемой в классической теории потенциала?

Примерно в то время появился ряд статей великого математика Бореля, касающихся другого предмета, называемого квазианалитические функции, отдаленно соприкасающегося с упомянутым выше предметом. Новизна работы Бореля в то время заключалась в том, что он поставил задачу в зависимость не от размера числа, а от конвергенции и дивергенции ряда. И меня осенило, что моя задача, касающаяся сингулярных точек на границе функции потенциала, вполне может иметь ответ в том виде вместо вида определения какого-то конкретного числа, как предлагалось в более ранних попытках решения этой задачи. Как бы то ни было, я попотел над ответом, и мое предположение оказалось правильным. С помощью моего мексиканского студента, Мануэля Сандоваля Болльярты, позже ставшего профессором в Массачусетском технологическом институте и одной из ярчайших звезд на небосклоне мексиканской науки, я перевел мою статью на французский и отправил ее профессору Генри Лебегу для опубликования в «Comptes Rendus» («Труды») Французской Академии наук. Я поступил так, поскольку не так давно познакомился с рядом статей Лебега и молодого математика по фамилии Булиган, подходивших слишком уж близко к полному решению задачи, интересовавшей меня, что сняло бы необходимость писать в литературе о ней.