Бывший вундеркинд. Детство и юность

В это время Гарвард был втянут в огромный диспут относительно numeros clausus[54] евреев. Чтобы воплотить свою идею о сохранении Гарварда как единого учреждения и колыбели правящего класса, президент Лоуэлл предложил ввести некоторые ограничения относительно числа принимаемых евреев. Всем было дано понять, что это административная мера и попытка противодействовать этому могла привести к тому, что попытавшийся мог опалить свои крылышки. Мой отец был категорически против ограничения числа студентов евреев, и я с гордостью могу сказать, что когда стали говорить, что в этом есть некая несправедливость и унижение, моя мать без колебаний поддержала отца. Все это происходило в период, когда я сам был вынужден искать прочное основание для своей профессиональной деятельности. Мое чувство принадлежности к национальной группе, в отношении которой допускалась такая несправедливость, убило во мне последнее желание сохранять дружеские отношения с кем-либо из Гарварда и остатки моей привязанности к нему.

В детстве я не осознавал совершенно существования антисемитского предубеждения. У моих родителей было много друзей, любивших их и в чем-то ими восхищавшихся, но были также и такие, к кому родители не могли позволить себе явиться без приглашения, и от кого они меньше всего ожидали, что те могут прийти к ним, не предупредив заранее. Я не думаю, что это было в силу какого-то явного отвержения моей семьи большей частью гарвардских коллег, скорее это было следствием робости моих родителей, стремившихся избежать любой ситуации, явственно свидетельствующей о таком отвержении.

Это распространялось и нас, детей. В Гарварде было всего несколько детей, к кому мне разрешено было ходить в гости, за исключением случаев, когда такие визиты были запланированы заранее согласно кодексу взаимоотношений между семьями. Таким образом, я, в основном, искал друзей в семьях, не принадлежавших университету, и теперь я думаю, что это совсем неплохо.

Что касается происхождения нашей семейной робости, я думаю, что здесь много чего намешано. Вероятно, элемент, привнесенный нашей принадлежностью к еврейской национальности, намного меньше, чем тот, что определяется нашей принадлежностью к новым американцам, жившим среди старых американцев, а также тот, что мы будучи родом с Запада поселились среди жителей Новой Англии. Как бы то ни было, эта робость усугубляла ту относительную изолированность, в которой мы, дети, находились. Но все это было не важным по сравнению с другими особенностями ситуации, в которой я оказался, будучи ребенком.

Однако к концу Первой мировой войны я уже хорошо сознавал существование предубеждения против евреев, причем в самом его неприглядном виде. Именно в этот период стало привычным, что друзья еврейских юношей и их советники на факультетах предупреждали их, что их шансы на то, чтобы сделать профессиональную научную карьеру, весьма призрачны. Это была точка зрения, которой придерживались на протяжении довольно значительного периода времени, и она прекратила свое существование в условиях переоценки отношения к национальностям во время и после Второй мировой войны.

Я ощутил чувство благодарности, когда увидел значительные перемены в отношении не только к еврейским ученым в университетах, но и самих еврейских ученых. Наряду со спадом антисемитизма наблюдалось уменьшение обиды и страха со стороны самих еврейских ученых, и сильно возросла возможность их активного участия в решении общественных проблем. То, что эти перемены происходили, я наблюдал своими глазами день за днем в своем окружении; и я надеюсь и верю, что это ничто иное, как аналог явления, происходящего в гораздо более широком масштабе.

В целом, Лоуэлл одержал верх в в борьбе за принятие numerus clausus, по крайней мере, на период своего правления. Внешне он потерпел поражение, но он создал административную структуру, позволявшую ему четко отслеживать численность всех не очень талантливых евреев. Я полагаю, что теперь после ужасающих деяний нацистов и после появления более просвещенного отношения к праву каждого отдельного человека на получение работы и самого лучшего образования, какое ему только по силам, эта проблема не является более животрепещущей. Во время правления Лоуэлла, тем не менее, все, кто противодействовал президенту в вопросе, принимаемом им так близко к сердцу, подвергали себя риску навсегда утратить его доброе отношение. После факультетских заседаний по вопросу о numerus clausus мой отец не мог больше рассчитывать на благосклонность со стороны Лоуэлла. Особенно остро он ощутил это несколько позднее, когда надеялся получить работу в Гарварде после того, как достиг установленного законом возраста выхода на пенсию. Ему абсолютно отказали в этой просьбе и отказали в выражениях, не содержащих даже намека на признательность за его долгую и преданную работу в Гарварде.