Бывший вундеркинд. Детство и юность

Не закрывая глаза на безрассудство старого Сайдиса, необходимо, по крайней мере, понять причину этого безрассудного отношения. Представим себе еврея, освобожденного от преследований, которым он подвергался в России, и натурализовавшегося жителя земли, которая еще не решила, желает ли она принять его. Представим себе его успехи, намного большие, чем те, которые он мог вообразить себе, будучи ребенком, но все же недостаточные для воплощения его желаний. Представим себе умного ребенка, которому предназначен судьбой еще больший успех, намного превышающий тот, что выпал на долю его родителей. А теперь представим себе еврейскую традицию талмудическиго образования, которая со времен Мендельсона была включена в светское образование, открытое для всего мира, и представим себе амбиции ортодоксальной еврейской семьи иметь среди своих сыновей хотя бы одного великого раввина и ту жертву, на которую идет эта семья, чтобы достичь желаемого.

Я не склонен включать свое имя в список тех, кто изливает поток порицаний в адрес Бориса Сайдиса. У меня есть письмо от писателя, который, проведя день за изучением опубликованных материалов по данному делу, был уверен в том, что отец виновен в совершении тяжкого преступления, за которое предусматривается смертная казнь, и это преступление было результатом позиции ученого, настолько преданного науке, который решился на совершение духовной вивисекции собственного ребенка. Я полагаю, что эти рассуждения необдуманны, и им не хватает сочувствия и сострадания, которые являются признаком по-настоящему великого писателя.

Я считаю уместным обсудить жизнь Сайдиса так подробно, поскольку она стала предметом жестокой и совершенно неоправданной статьи в журнале «Нью-Йоркер» («New Yorker»). Несколько лет тому назад, когда Сайдис вел независимый образ жизни, хотя и далекий от преуспевания, и работал в Массачусетском технологическом институте, какой-то предприимчивый журналист уцепился за историю его жизни. Я полагаю, ему удалось завоевать доверие Сайдиса. Сайдис, который на протяжении последних лет терпел поражение, но оставался достойным борцом в битве за существование, был выставлен к позорному столбу как некий уродец для изумления дураков.

Уже почти четверть века как он перестал быть новостью дня. Если кто-то и сделал что-то неправильное, так это его отец, который давно умер, и статья лишь усугубила несправедливость, сотворенную по отношению к сыну. Вопрос о вундеркинде не являлся животрепещущей проблемой даже в общественной прессе, и не поднимался на протяжении многих лет до того, как это сделал «Нью-Йоркер». В виду всего этого, я не понимаю, каким образом автор этой статьи и редакторы журнала могут оправдывать свое поведение заявлением, что поступки людей, пользующихся известностью, являются предметом для справедливых критических замечаний в прессе.

Я подозреваю, что у некоторых из персонала «Нью-Йоркера» «в голове каша». Во многих литературных кругах на повестке дня отрицательное отношение к интеллектуалам. Находятся чувствительные души, обвиняющие науку во всех несчастьях и радующиеся случаю сурово покритиковать ее за все грехи. Более того, само существование вундеркинда воспринимается некоторыми как оскорбление. И что же в таком случае может быть лучшим духовным ветрогонным средством, как не статья, копающаяся в делах старого Сайдиса, оскорбляя при этом вундеркинда и демонстрируя проступок ученого, создателя вундеркиндов? Джентльмен, ответственный за эту статью, не учел того факта, что У. Дж. Сайдис был жив, и эта статья могла глубоко ранить его.

Сайдис подал в суд на «Нью-Йоркер» за причиненный моральный ущерб. Не мое дело критиковать суды, и я недостаточно знаю законы, чтобы справедливо описать дело. Однако я полагаю, что главным было то, что, чтобы добиться возмещения ущерба, подав исковое заявление, где определенные утверждения бесспорны, и где выражается озабоченность лишь насмешливым тоном статьи, необходимо доказать наличие такого ущерба, который будет мешать пострадавшей стороне выполнять его профессиональную работу. Но у Сайдиса не было профессии, и доказать такой ущерб было невозможно. Он был лишь поденным работником, и справедливо, что никакая критика подобного рода не могла бы лишить его этой работы или снизить его заработную плату. Это не был тот случай, когда душевные муки становятся предметом правового спора. Таким образом, «Нью-Йоркер» выиграл это дело.

Когда Сайдис умер спустя несколько лет после этого, я помню, какой шок мы все пережили. Мы пытались выяснить в больнице, какое заболевание послужило причиной его смерти. Но мы не были родственниками, и администрация больницы соответственно хранила молчание. По сей день я не знаю причину его смерти.