Бывший вундеркинд. Детство и юность

Мне было странно повсюду встречать солдат — в кинотеатрах, на улицах и даже в аудиториях университета — и думать о том, что будучи иностранцем я был защищен от участия в принесении всеобщей жертвы. Несколько раз я подумывал о том, чтобы записаться в армию, но меня останавливал тот факт, что, в конце концов, это была не моя война, и отправляться на нее до того, как родители смогут принять это, будет в некотором смысле серьезным предательством по отношению к ним. Кроме того, у меня было очень плохое зрение, и я был далеко не самым лучшим кандидатом в солдаты; также мне не хотелось приносить себя в жертву ради того, что касалось вещей, в которых я не был убежден до конца. Хотя несомненно я поддерживал в этой войне Англию и Францию, все же я не испытывал того праведного гнева, охватившего моего отца в силу целого комплекса переживаемых им эмоций, о которых я уже писал.

Я был под впечатлением от франкмассонства, присущего британскому правящему классу, представители которого, неважно каких политических мнений они придерживались, могли делиться знанием многих секретов, тщательно скрываемых от прессы и общественности. Я был вынужден обратить на это внимание во время моего второго пребывания в Кембридже. Я имел привычку получать от моих родителей экземпляры старого бостонского Транскрипта, остававшегося, как и прежде, источником сверхреспектабельности и довольно достоверной информации. В одном из номеров я прочел о затонувшем британском крейсере «Отважный». В британских газетах я не встретил ни одного слова касательно этого случая. Я отправился с этой новостью к Расселлу, и он мне сказал, что это известно с момента, когда это произошло, и что «Иллюстрированный Журнал Лондонские Новости» («Illustrated London News») опубликовал фотографию корабля с подписью «Фотография Отважного!» («Audacious») и никаких объяснений по поводу проявленной отваги.

Более того, кажется, Расселл был хорошо информирован относительно всех подробностей о войне, которые скрывались от широкой общественности. Хотя в этот период Расселл был чрезвычайно непопулярной фигурой среди официальных представителей Британского правительства. Он сознательно возражал против войны и был глубоко убежденным пацифистом; и когда позже Америка вступила в войну, он высказался относительно Американского правительства настолько враждебно, что его отправили в тюрьму и лишили права преподавать в Кембридже.

Для меня такое сочетание — быть занесенным в черные списки правительства и в то же время иметь право получать от своих официальных оппонентов информацию, которая была недоступна широкой общественности, — казалось признаком как стабильности Англии, так и уверенного положения ее правящего класса в то время.

К наступлению рождественских праздников я больше не мог выносить мрачной атмосферы Кембриджа, и я отправился в Лондон. Я нашел жилье и в меланхолии проводил время за чтением книг о Лондоне, принадлежавших моей домовладелице, и посещая упомянутые в этих книгах места, чтобы проверить, изменились ли они к тому времени. Я нашел своих австралийских друзей в отеле Блумсбери. Я также навестил еще одного гарвардского приятеля, с кем я подружился из-за философии, Т. С. Элиота, который, как мне кажется, выбрал для себя Оксфорд тогда, как я предпочел Кембридж. Я нашел его в меблированных комнатах Блумсбери, и мы с ним не очень весело провели время вместе за рождественским обедом в одном из ресторанов Лайонс. Я также повидался с Уайтхедами и убедился, что военные лишения не прошли мимо них.

Немного спустя после того, как я вернулся, я получил телеграмму от родителей, в которой они сообщали, что подводные лодки становятся настоящей угрозой, и что мне необходимо вернуться домой на самом первом корабле, отплывающем в Америку. В действительности Кембридж был практически закрыт, и оставаться там не имело никакого смысла. Я решил закончить свой учебный год в Колумбии, таким образом, я заказал билет от Ливерпуля до Нью-Йорка и отправился в печальное путешествие на поезде в Ливерпуль, сопровождаемый удручающими военными событиями. Моими соседями по купе была группа солдат-дизертиров, которые спрыгнули с поезда на первой же остановке еще до того, как мы прибыли на улицу Лайм, и прямо в руки военной полиции.