Чада, домочадцы и исчадия

Копыта Булата очередной раз грохнули, на этот раз не о землю, а о дощатый настил перед богатырским теремом. Откуда говорящий конь знал, где сейчас Илья, я понятия не имела, но как-то сразу поверила, что раз привез сюда, значит здесь.

Я успела поймать пристальные взгляды дозора на башнях, но никто не шелохнулся и слова не сказал, когда я взлетела по ступеням, расступились в дверях, посторонились в коридорах. Я ворвалась в светлицу и врезалась в чью-то спину.

Спина, могучая такая, стена, а не спина, передернула плечами, как от комариного укуса, а потом обернулась. И тут же плавно оттекла в сторону. И другие спины передо мной расступились одна за другой, образуя в тесной от присутствующих людей комнате просвет. И в этот просвет серые глаза моего богатыря смотрели на меня в упор.

И сердце вспорхнуло куда-то вверх — все хорошо? Все наладилось? А я дура переполошилась…

Он полулежал на лавке, Настасья сидела рядом. А все остальные…

Кто это все?..

Сердце рухнуло вниз от понимания.

Прощаются.

Нет.

Нет-нет-нет.

Рано прощаться.

— Мне с Ильей поговорить надо, — произнесла я сухим голосом, сама его не узнавая. Он звучал лесным эхом, страшной силой, резонировал, вызывая дрожь по позвоночнику. — Наедине.

— Добро, Премудрая, — негромко проговорил Илья, не выпуская меня взглядом.

Люди пришли в движение, двигались, потянулись к выходу, обтекая меня как вода, и несмотря на тесноту, да на богатырские развороты плеч — ни один не задел.

Последней вышла Настасья. Без вопросов, без недовольства. И прикрыла за собой дверь.

Первый шаг дался мне труднее всего. А другие я даже не заметила. И вот мои ладони уже лежат на богатырской груди. И под ними жжет, горит проклятье, его сейчас сдерживают настасьины подпорки, сила влита щедро, как бы не слишком, удивительно, как только Искусница на ногах еще стоит. Но чувствуется, как эти подпорки трещат, сдают, и в трещины продолжает убегать богатырская жизнь, с каждым мгновением сильнее. Только и способны эти подпорки, что дать попрощаться…

Я вздрогнула от прикосновения к щеке, удивленно сморгнула и с еще большим удивлением поняла, что щеки мокрые, и это Илья с них слезы вытирает.

— Не плачь, Еленушка, я сам дурак.

— Конечно, дурак! — мгновенно взвилась я. — Ты чем думал, когда один против ведьмы пошел?

И ладонь сама собой в кулак согнулась и ткнула в то самое место, где свилось ядовитой змеей проклятие. Проклятию от этого, конечно, ничего, да и мне не полегчало. А вот богатырь от такой атаки слегка обалдел.

— Так… не один же.

— С целой ратью без ведьмы все равно что один!

— Хорошего же ты о богатырях мнения, Премудрая, — насупился Илья.

— А что, скажешь, не права?!

И тут я поняла, что меня на истерике несет и резко придержала лошадей, а потом и назад попятилась. Злость злостью, а весь честной богатырский народ оскорблять тоже не дело. Тряхнула косой, собралась.

— Не за тем я пришла, Илья.

Вроде, и план был простой и четкий, а все равно в груди сжималось, и сердце вело себя как припадочное, и слова терялись.

“А зачем тогда, Премудрая?” — читалось в серых глазах.

Я набрала в грудь воздуха и выпалила как есть.

— Хочу, чтобы ты взял меня в жены.

Наверное, нельзя было сказать умирающему более нелепую вещь.

Не то, чтобы у меня был обширный опыт, что можно, а что нельзя говорить умирающим!

И я, пользуясь его замешательством, продолжила, тараторя, сбиваясь, мешая правду с ложью, желания с необходимостью. Сама толком не понимая, что говорю.

— Не могу я так тебя отпустить, Илья. Не могу! Я ведь не прогоняла тебя. Я давала тебе свободу. Надеялась, что останешься, но не подле меня, а рядом со мной, понимаешь? И когда ты ушел, у меня сердце оборвалось. Рухнуло. А ты, оказывается, на Василису пошел. Дурак, так и есть. Но и я дура. Я не могу тебя отпустить, Илья. Но если удержать не в силах, так побудь моим еще хоть немножко. Хотя бы ту капельку, что осталась.

Я сама не заметила, как в процессе речи, не зная, куда себя деть, уткнулась лбом в его лоб, а пальцы стиснули рубаху на груди. У меня по щекам, кажется, снова текли слезы, хоть я и старалась не всхлипывать, не срываться в истерику.

— Пожалуйста, Илья, даже если я тебе не мила, не оставляй меня так. Чтобы я могла скорбеть по мужу, а не по тому, кто прислуживал мне против моей и своей воли. Я и без того не знаю, как мне быть без тебя, а уж если расстанемся так, как расстались — и подавно…

Я знала, что несу эгоистичную околесицу. О себе, не о нем. Но как мне еще было его убедить?

Он ведь должен согласиться, сам.

Голова кружилась, сердце колотилось как бешеное. И я чувствовала как его тоже колотится под моими ладонями. И дыхание мешается, и губы почти соприкасаются. И от этого только… хуже? Лучше?

Я не знаю.

Я правда не могу тебя отпустить.

Не могу, слышишь?

И я повторяю это вслух.

— Я не могу тебя отпустить, Илья. Не хочу. Не могу.

Я даже не вздрагиваю, когда тяжелые ладони меня обнимают. Гладят по спине, сжимают. Поддаюсь, прижимаюсь еще ближе.

— Ты мой, — жмурюсь, шепчу, как мантру. — А я твоя…