Чайковский

И те­перь, про­ез­жая хер­сонс­кие сте­пи, вы час­то мо­же­те ви­деть по­до­бие за­по­рожс­ких зи­мов­ни­ков, или ху­то­ров, на ко­то­рых жи­ли же­на­тые за­по­рож­цы. Та же ог­ра­да из кам­ня, до­вольно не­ров­ная, по­то­му что круг­лые ва­лу­ны бу­лыжника всег­да не­охот­но ло­жат­ся друг под­ле дру­га и ос­тав­ля­ют меж­ду со­бой от­верс­тия, ко­то­рые те­перь иног­да за­ма­зы­ва­ют по­се­ля­не гли­ною: в ста­ри­ну они слу­жи­ли вмес­то амб­ра­зур; из них жи­тель зи­мов­ни­ка час­то высмат­ривал на сте­пи дру­га и нед­ру­га и, в слу­чае надобн­ости, по­сы­лал нед­ру­гу мет­кую пу­лю; и те­перь по­доб­ная ого­ро­жа час­то ук­ра­ша­ет­ся свер­ху гус­тым вен­ком из су­хих вет­вей ко­лю­че­го степ­но­го тер­нов­ни­ка, что в ста­ри­ну бы­ло непре­менным ус­ло­ви­ем, и те­перь мно­гие из­бы сло­же­ны из кам­ней, пок­ры­ты со­ло­мою или гру­бы­ми ство­ла­ми степ­ного бурьяна. Сло­вом, кто ви­дел по­лу­ди­кий хер­сонс­кий хутор­ок, тот мо­жет иметь по­ня­тие о на­руж­нос­ти зимовни­ков за­по­рож­цев; только те час­то бы­ва­ли обширн­ее и в сво­ей ка­мен­ной ог­ра­де зак­лю­ча­ли или мог­ли заключ­ать все хо­зяйство, да­же скир­ды хле­ба и ста­да.

Уж был ве­чер, ког­да Чай­ковс­кий с сво­ею же­ною приехал­и на зи­мов­ник Касьяна и ос­та­но­ви­лись у во­рот. Ка­за­лось, нет в нем ни од­ной жи­вой ду­ши. Слов­но кру­тая ба­та­рея сто­ял зи­мов­ник, об­ве­ден­ный вы­со­кою ка­мен­ною сте­ною, час­то уты­кан­ною свер­ху тер­нов­ни­ком; только со­ба­ки, по­чуя чу­жих, за­ли­ва­лись за ог­ра­дой.

- Отвори, дя­дюш­ка Касьян! - зак­ри­ча­ла Ма­ри­на.

- Молчи, - ска­зал Алек­сей, - кто так го­во­рит, да еще но­чью, с за­по­рож­цем! Бе­ду нак­ли­чешь, слышь?

Точно, кто-то по­до­шел из­нут­ри к ог­ра­де; стая во­робьев, дре­мав­ших на тер­нов­ни­ке, вспорх­ну­ла; ти­хо щелк­нул ру­жейный ку­рок…

- Пугу, пу­гу! - зак­ри­чал Алек­сей, при­ло­жив во­рон­кою ко рту ку­лак.

- Пугу? - воп­ро­си­тельно про­пел та­инст­вен­ный, невиди­мый го­лос за ог­ра­дою.

- Казак с Лу­гу, - от­ве­чал Алек­сей.

- И дав­но бы так! - ска­зал го­лос. - Хлоп­цы, от­во­ряй­те во­рота, а ко­ней по­ве­шай­те там, где и на­ши (при­вя­жи­те к яс­лям). Ми­лос­ти про­сим до ха­ты.

- Ваши го­ло­вы, па­не ота­ма­не и то­ва­рист­во, - го­во­рил Алек­сей, вхо­дя с Ма­ри­ною в ха­ту.

- И мы ва­ши го­ло­вы, ва­ши го­ло­вы!.. Про­шу си­да­ты, - от­вечал хо­зя­ин. - От­ку­да бог не­сет? Хлоп­цы, дай­те ме­ду!. С до­ро­ги не ху­до вы­пить.

- А ты и не уз­нал ме­ня, дя­дюш­ка Касьян? - ска­за­ла хозяи­ну­ Ма­ри­на.

- Так и есть! Он! Па­ри дер­жу, что ты кри­чал у во­рот, как ба­ба. От те­бя только и мо­жет это статься.

- Отгадал, дя­дюш­ка.

- Благодари бо­га, что с то­бой ра­зум­ный то­ва­рищ и зна­ет все на­ши по­ве­ден­ции, а то не­да­ле­ко бы­ло бы те­бе попро­бовать пу­ли.

- За что?

- Еще и за что? По­жил на Се­чи хоть нем­но­го, а ума ни крош­ки не наб­рал­ся! Вся­ко­го на­ро­ду бро­дит по сте­пи: ко­ли кто не отк­лик­нет­ся по-на­ше­му, так и не наш, а ко­ли но­чью хо­дит, так и неп­ри­ятель, бей его, по­ка он те­бя не убил. Бла­го­да­ри сво­его то­ва­ри­ща…

- Он мне не то­ва­рищ, а муж, дя­дюш­ка Касьян.

Старый Касьян мол­ча ус­та­вил гла­за на Ма­ри­ну, как бы не по­ни­мая, что долж­но ему де­лать, сме­яться или сердить­ся за та­кую не­ле­пую шут­ку, и при­шел в ужас, ког­да Чай­ковс­кий рас­тол­ко­вал ему, в чем де­ло.

- Ах ты ока­ян­ная! - су­ро­во го­во­рил Касьян - Так ты про­вела мою се­дую чуп­ри­ну, [16] как те­лен­ка?.. Счастье ва­ше, что вы у ме­ня в ха­те и от­да­ли мне свои го­ло­вы, а то я ведь сер­дит, очень сер­дит. Вер­но, все вы соз­да­ны для об­мана… Как умер­ла по­кой­ни­ца же­на, вот и по­ду­мал: все кон­че­но, от­ды­хай, Касьян, на ста­рос­ти: уж ник­то те­бя больше не ста­нет об­ма­ны­вать - а тут наш­лась дру­гая. И не знал и не ве­дал, при­вя­за­лась бог весть от­ку­да на до­ро­ге и в круг­лые ду­ра­ки за­пи­са­ла. Срам по­ду­мать… Гос­по­ди мно­го­ми­лос­ти­вый, - про­дол­жал груст­но Касьян, на­бож­но смот­ря на об­ра­за, - прос­ти мне, ста­ро­му дур­ню, мое согреш­ение… За два ду­ка­та про­вел бы­ло я в род­ную Сечь страш­но­го неп­ри­яте­ля, ху­же ля­ха и та­та­ри­на, злее турецк­ой чу­мы и крымс­кой ли­хо­рад­ки… про­вел бы­ло ока­ян­ную ба­бу! Не знал я, гос­по­ди, что оно та­кое, ей-бо­гу, не знал… вот те­бе крест!.. - Касьян пе­рек­рес­тил­ся.

После мо­лит­вы Касьян ус­по­ко­ил­ся. Ма­ри­на на­ча­ла у не­го про­сить про­ще­ния.

- Бог с то­бою, я на те­бя не сер­жусь; на се­бя сер­жусь я, что оп­ло­шал… Ну, да бы­ло, что бы­ло, вер­но, так бо­гу угод­но, прош­ло - и я за­бу­ду… Те­перь мое де­ло ува­жать те­бя: ты еси же­на слав­но­го за­по­рож­ца Чай­ковс­ко­го; наш ко­ше­вой вас по­ва­жа­ет и не за­был ме­ня, ста­ри­ка: отп­ра­вил ко мне в гос­ти; спа­си­бо ему, жи­ви­те у ме­ня, по­ка не сос­ку­чи­тесь. Вот вам мое сло­во.

Алексей и Ма­ри­на бро­си­лись об­ни­мать Касьяна.