Чайковский

- Какая пыш­ная па­ни! - ска­зал Алек­сей, креп­ко об­ни­мая и це­луя свою же­ну.

- Ей-богу, так! Вот так! - го­во­рил Касьян, вхо­дя в светли­цу. - Гос­по­ди, ка­кая кра­са­ви­ца! И ка­зач­ком ты бы­ла прехо­рошенькая, а ка­зач­кою вдвое по­хо­ро­ше­ла!..

III

Не спи, ка­зак, во тьме ноч­ной:

Чеченец хо­дит за ре­кой!..

А. Пуш­кин

Ждали не­де­лю - нет вес­тей; прож­да­ли еще два дня, и Ка­сьян по­ехал в Луб­ны; выб­рал доб­ро­го ко­ня и лег­кое во­оружение, то есть саб­лю да па­ру пис­то­ле­тов, в га­ман [20]

на­сы­пал мел­ко­из­ре­зан­ных ко­реш­ков ро­менс­ко­го тю­тю­ну, [21] по­ло­жил ку­сок ста­ли, но­вый кре­мень и су­хого тру­та, при­вя­зал за сед­лом не­большой ме­шо­чек под­жареного в мас­ле пше­на и по­ехал. Сбо­ры за­по­рож­ца не­дол­ги.

Теперь вы спо­кой­но еде­те за­по­рожс­ки­ми сте­пя­ми по глад­ким ши­ро­ким до­ро­гам, ко­то­рые, в су­хую по­го­ду, луч­ше и по­кой­нее всех шос­се в ми­ре; вас бес­по­ко­ят раз­ве су­слики, шны­ря­ющие бесп­рес­тан­но по­пе­рек до­ро­ги, или ве­ликаны ово­да, ко­то­рые, нас­ку­чив сно­вать на жа­ру над ло­шадьми, за­ле­та­ют под тень ко­ляс­ки и, мо­но­тон­но жуж­жа, са­дят­ся вам на нос. А в преж­ние вре­ме­на не то бы­ло: эти сте­пи, ни­ко­му не при­над­ле­жав­шие, слу­жи­ли аре­ною бес­престанным бо­евым схват­кам; тут на­езд­ни­ча­ли, молоде­чествовали по­лу­ди­кие на­ро­ды; в каж­дом ов­ра­ге на­доб­но бы­ло опа­саться за­са­ды, в каж­дом кус­те ра­ки­ты мож­но бы­ло по­доз­ре­вать скры­то­го вра­га, ко­то­рый, как змея пол­зая меж­ду тра­вою, смот­рит на вас зор­ки­ми оча­ми и в ти­ши­не на­тя­ги­ва­ет мет­кий лук или ве­дет за ва­ми вер­ное ду­ло вин­тов­ки, вы­жи­дая удоб­ной ми­ну­ты спус­тить ку­рок.

Первый день Касьян ехал до­вольно ве­се­ло, без­за­бот­но, на­пе­вал под нос пе­сен­ки, раз­го­ва­ри­вал с ко­нем, иног­да сры­вал мо­ло­дые по­бе­ги кат­ра­ну, [22] очень спо­кой­но опус­кал по­водья, ак­ку­рат­но сди­рал ко­жу с побе­га и ел, при­го­ва­ри­вая: "Хо­ро­ший кат­ран; не ду­ра­ки лошад­и, что так его лю­бят…" К но­чи Касьян, как опыт­ный ка­зак, при­нял свои ме­ры: въехал в глу­бо­кую до­ли­ну, ослаб­ил нем­но­го подп­ру­ги и пус­тил ко­ня пас­тись, но при­вязал на­пе­ред ко­нец длин­но­го ре­мен­но­го по­во­да (чумбур­а) к сво­ей ру­ке, рас­ки­нул на тра­ве бур­ку из овечьей шер­сти, из пре­дос­то­рож­нос­ти, чтоб не под­полз­ла ка­кая гадин­а, особ­ли­во та­ран­тул, ко­то­рый по инс­тинк­ту бо­ит­ся ове­чьей шерс­ти, да­же овечьего за­па­ха, буд­то зная, что ов­цы очень лю­бят ку­шать его соб­ра­тий, и ти­хо вздрем­нул, да­же не ку­ря труб­ки, чтоб ды­мом не нак­ли­кать бе­ды на свою го­ло­ву. Пе­ред све­том Касьян был уже на ко­не; но на этот раз что-то его бес­по­ко­ило: час­то он ози­рал­ся, час­то всмат­ри­вал­ся вдаль, час­то, ос­та­но­вясь про­тив вет­ра, рас­ши­рял нозд­ри, ню­хал воз­дух и прис­тально пос­мат­ри­вал на ро­сис­тую тра­ву: вид­но бы­ло, что его ду­ша чу­яла не­доб­рое. А кру­гом все бы­ло чис­то, ти­хо; ве­се­ло всхо­ди­ло сол­ныш­ко; доб­рый конь схва­ты­вал ми­мо­хо­дом цве­тис­тые вер­хуш­ки трав и прыс­кал, ког­да ро­са по­па­да­ла ему в нозд­ри.