Чайковский

С тех пор Гер­цик ос­тал­ся при осо­бе пол­ков­ни­ка, увесе­лял его раз­ны­ми шту­ка­ми, де­лал транс­па­ран­ты, шу­ти­хи и ог­нен­ные ко­ле­са, а глав­ное - стро­ил уди­ви­тельные ча­сы. Во всем лу­бенс­ком пол­ку бы­ла из­вест­на так на­зы­ва­емая хо­дя­чая кар­ти­на; на кар­ти­не бы­ла изоб­ра­же­на мельни­ца, нас­то­ящая вет­ря­ная мельни­ца, в ка­ких пра­вос­лав­ные ме­лют му­ку, только эта не мо­ло­ла му­ки, а пе­ре­ме­ли­ва­ла ста­рых баб на мо­ло­дых. Ис­тин­но!. День и ночь ше­ве­ли­лись на этой мельни­це бу­маж­ные крылья, и в од­ну дверь вхо­ди­ли ста­рые-прес­та­рые ба­бы, сквер­ные-преск­вер­ные, лю­бая - ле­карст­во от ли­хо­рад­ки; а в дру­гие вы­хо­ди­ли из мельни­цы мо­ло­дые мо­ло­дич­ки и де­вуш­ки све­жие, крас­ненькие, чер­ноб­ро­вые, пол­ног­ру­дые, с та­ки­ми ямоч­ка­ми на ще­ках, что рас­це­ло­вать хо­чет­ся… Как жаль, что те­перь пе­ре­мер­ли уже лю­ди, ви­дев­шие эту хо­дя­чую кар­ти­ну: они бы расска­зали про нее луч­ше ме­ня!

Да еще был у пол­ков­ни­ка Ива­на вер­ный слу­га Га­дю­ка, веч­но без шап­ки, бо­сый, не­че­са­ный, с не­мы­ты­ми ру­ка­ми, с не­че­ло­вечьими ног­тя­ми на ру­ках. На вой­не он всег­да был за пол­ков­ни­ком с ог­ром­ною па­ли­цей на пле­че и с фляж­кою в ру­ках, в мир­ное вре­мя спал, как жи­вот­ное, свернув­шись в клу­бок на по­лу у по­ро­га пол­ков­ничьей спальни, и го­то­вил пол­ков­ни­ку ку­шать.

Про си­лу Га­дю­ки до сих пор хо­дят пре­да­ния меж­ду про­столюдинами в Пи­ря­ти­не. Один только Га­дю­ка мог безна­казанно го­во­рить пол­ков­ни­ку горькие ис­ти­ны, про-тивореч­ил ему и да­же гру­бил, как рав­но­му. Как-то полков­ник на­пом­нил ему, что он слу­га, и зас­та­вил его мол­чать. Гадюк­а по­ту­пил го­ло­ву, сверк­нул ис­под­лобья гла­за­ми и за­мол­чал; но ночью по­шел на мельни­цу, снял ог­ром­ный жер­но­вый ка­мень, при­нес его и за­ва­лил дверь полковни­чьей спальни. По­ут­ру пол­ков­ник хо­тел вый­ти - нельзя, не пус­ка­ет ка­мень.

- Это твои шту­ки? - спро­сил из-за две­ри пол­ков­ник.

- Мои, - хлад­нок­ров­но от­ве­чал Га­дю­ка.

- Отвали ка­мень.

- Ты, пан, стар­ше ме­ня, сильнее ме­ня: те­бе это лег­че сде­лать.

- Да я не мо­гу.

- А мне не хо­чет­ся. - И ска­зав это, Га­дю­ка вы­шел из ком­наты. Поз­ва­ли че­ло­век де­сять ка­за­ков, и на­си­лу они ото­двинули от две­ри ка­мень. Пол­ков­ник, вы­шед, пос­мот­рел на ка­мень, по­ка­чал го­ло­вой, улыб­нул­ся и, поз­вав Га­дю­ку, дал ему большой ста­кан вод­ки.

III

- Гадюко! А Га­дю­ко! Га­дю­ко!..

- Чего, па­не пол­ков­ник?

- Чего? Что ты не отк­ли­ка­ешься? Уши за­ло­жи­ло, что ли?

- Разве за­ло­жит от тво­его кри­ку. Что там нуж­но?

- А что де­ла­ет­ся на дво­ре?

- То, что и де­ла­лось.

- Хорошо. Дож­дя не­ту?

- Откуда ему взяться?

- Не го­во­ри так; лю­ди ска­жут: ду­рень Га­дю­ка! Дож­дю есть от­ку­да взяться, с не­ба возьмет­ся, ко­ли за­хо­чет.

- Разве ко­ли бог даст; а дождь - что за вольни­ца!..

- Правда, ко­ли бог даст, ты прав­ду ска­зал.

- Коли б я ска­зал по-тво­ему, лю­ди ска­за­ли бы: ду­рень Га­дюка!..

- Может, и так. А дол­го я спал?

- Почти полд­ня; лег за­раз пос­ле обе­да, а те­перь уже ве­чер не­да­ле­ко.

- Ото! По­ра полд­ни­чать! Ва­ри полд­ник!

- Вари полд­ник! Прос­пал че­ло­век полд­ник, да и хо­чет полд­ни­чать; те­перь ско­ро ужи­нать по­ра! - вор­чал Га­дю­ка, вы­хо­дя из панс­кой спальни.

- Жаль! - го­во­рил сам се­бе пол­ков­ник. - Раз­ве ужи­нать при­дет­ся по­поз­же? Про­пал день; все­му ви­но­ват сот­ник…

Полковник очень лю­бил здо­ро­вый борщ с ры­бою. Для нас, при­вык­ших к лег­ким ку­шаньям фран­цузс­кой кух­ни, здо­ро­вый борщ по­ка­жет­ся ми­фом, как Гос­то­мысл, или го­лова ме­ду­зы древ­них; мно­гие не по­ве­рят су­щест­во­ва­нию здо­ро­во­го бор­ща; но и те­перь еще есть ста­ри­ки, ко­то­рые пом­нят это ку­шанье, быв­шее ла­комст­вом, уте­хою отчаян­ных гу­ляк-гаст­ро­но­мов, хвас­тав­ших сво­ею железн­ою на­турой. Этот борщ на­чал при­го­тов­лять Га­дю­ка для полдни­ка, тут же, в спальне пол­ков­ни­ка.

Он взял жи­во­го ко­ро­па (кар­па) и без по­мо­щи но­жа, соб­ственными ног­тя­ми очис­тил его и ся­ял ше­лу­ху, к неопи­санному удо­вольствию пол­ков­ни­ка, ко­то­рый, гля­дя на эту опе­ра­цию, нес­колько раз пов­то­рял: "Слав­но, Га­дю­ка! Как волк уп­рав­ля­ет­ся! Доб­рые ног­ти! Так его! По-походному­…" Очис­тив ко­ро­па, Га­дю­ка по­ло­жил его в мед­ную нелу­женную каст­рю­лю, влил ту­да бу­тыл­ку креп­ко­го ук­су­са, при­бавил горсть круп­но­го пер­цу, со­ли, нес­колько лу­ко­виц и нак­рыл каст­рю­лю пло­тио крыш­кою, по­том при­нес кан­форку, из­де­лие хит­ро­го нем­ца Гер­ци­ка, за­жег спирт и по­ставил на не­го каст­рю­лю. По­ка это сна­добье ши­пе­ло, ки­пело и ва­ри­лось на сто­ле пе­ред гла­за­ми пол­ков­ни­ка, Га­дюка стал мол­ча у две­ри.

- Чудесный бу­дет борщ! - ска­зал пол­ков­ник, обо­няя по вре­ме­нам пар, вы­ле­тав­ший тон­кою стру й из-под крыш­ки.

- Лучшего сва­рить не су­ме­ем.

- И не нуж­но!.. До­вольно ли там со­ли?

- А те­бе, па­не, хо­чет­ся со­ле­но­го пос­ле ут­рен­ней попойк­и?