Чайковский

В это вре­мя мо­ло­дой че­ло­век в си­ней чер­кес­ке быст­ро проп­лыл по Удаю на ле­гонькой ло­доч­ке к ост­ров­ку, ле­жавшему меж­ду зам­ком и пол­ков­ничьим до­мом.

Кругом ост­ро­ва зе­ле­ною сте­ною сто­ял вы­со­кий трост­ник; да­лее на мок­ром бе­ре­гу рос­ли кур­ча­вые кус­ты ло­зы; еще да­лее, на су­ше, де­сят­ка два раз­ве­сис­тых пла­ку­чих верб; меж­ду ни­ми ка­ли­но­вый и бу­зи­но­вый кус­тар­ник, пе­ре­ви­тый, пе­ре­пу­тан­ный хме­лем и ве­рес­ком. Ди­ко, глушь, только дроз­ды вы­во­дят там де­тей на вы­со­ких вер­бах да в ло­зе пол­за­ют змеи; но меж­ду кус­та­ми есть там узенькая тро­пин­ка; чуть при­мет­но вьется она у кор­ней де­рев, хоть час­то длин­ные плет­ни хме­ля, па­дая зе­ле­ны­ми кас­ка­да­ми с де­рев, ка­жет­ся, ре­ши­тельно зас­ло­ня­ют путь, но они подо­рваны вни­зу, лег­ко разд­ви­га­ют­ся и да­ют до­ро­гу; де­ло дру­гое в сто­ро­ны от тро­пин­ки: там они спу­та­лись та­кою креп­кою сте­ной, что ни прой­ти, ни про­лезть.

Казак, подъезжая к ост­ров­ку, ог­ля­нул­ся кру­гом, взмах­нул вес­ла­ми, и ло­доч­ка, шу­мя, спря­та­лась в трост­ник, только дро­жав­шие, строй­ные вер­хуш­ки его, разд­ви­га­ясь в сто­ро­ны, по­ка­зы­ва­ли след, где плы­ла лод­ка. Ка­зак привя­зал лод­ку к ло­зо­во­му кус­ту, вып­рыг­нул на бе­рег и быст­ро по­шел по тро­пин­ке, тро­пин­ка окан­чи­ва­лась у кор­ня тол­стой вер­бы, ко­то­рой вет­ви, пе­ре­ви­тые хме­лем, скло­нясь до зем­ли, об­ра­зо­ва­ли кру­гом толс­тую плот­ную сте­ну, точ­но бе­сед­ку.

- Ее нет еще! - про­шеп­тал ка­зак, обой­дя вок­руг вер­бы, прис­ло­нил к де­ре­ву вин­тов­ку, сел на ло­ман­ный пень и за­пел:

Вийди, дiв­чи­но, вий­ди, риб­чи­но,За гай по ко­ро­ви,Нехай же я по­див­лю­сяНа тi чор­нi бро­ви!

Казак окон­чил пес­ню и стал прис­лу­ши­ваться. Вдруг он вздрог­нул, быст­ро разд­ви­нул вет­ви и ра­дост­но пос­мот­рел на тро­пин­ку. Там ни­ко­го не бы­ло; только ка­кая-то желто­грудая птич­ка пре­усерд­но те­ре­би­ла но­сом кисть нез­ре­лых ка­ли­но­вых ягод и ше­лес­те­ла листьями. "Глу­пая пти­ца! - про­вор­чал ка­зак. - Да­же клич­ки не име­ет, а шу­мит, буд­то что по­ря­доч­ное", - вздох­нул и опять за­пел дру­гую пес­ню:

Ой ти, дiв­чи­но, гор­дая та пиш­на!

Чом ти до ме­не зве­чо­ра не вий­шла?

- Неправда, неп­рав­да!.. - про­го­во­ри­ла впол­го­ло­са моло­дая де­вуш­ка, рез­во под­бе­гая к ка­за­ку. - Я и не гор­дая, и не пыш­ная, и люб­лю те­бя, мой ми­лый Алек­сей!

- Марина моя! - го­во­рил Алек­сей, Об­ни­мая де­вуш­ку. - Я ис­сох, не ви­дя те­бя, лег­ко ска­зать - три дня!

- А мне, ду­ма­ешь, лег­че?.. Че­го я не пе­ре­ду­ма­ла в эти три дня! Отец та­кой сер­ди­тый, все вор­чит!.. Из свет­ли­цы не выр­вусь, все смот­рит за мною.. И че­го ему от ме­ня хочетс­я?…

- А мо­жет, ты са­ма те хо­те­ла выр­ваться?.. Вот ты уже и пла­чешь, моя ры­боч­ка!. Пе­рес­тань, не то - и я зап­ла­чу; не прис­та­ло муж­чи­не пла­кать, а зап­ла­чу, не вы­дер­жу, гля­дя на те­бя!..

- Я не пла­чу, - го­во­ри­ла Ма­ри­на, оти­рая сле­зы, - а так серд­це за­бо­ле­ло, что ты мне не ве­ришь, са­ми сле­зы побе­жали.. Грех те­бе, Алек­сей! Ког­да б не хо­те­ла, за­чем бы при­шла се­год­ня?.. На­ша де­вичья честь, что ва­ша свет­лая саб­ля: дох­ни - по­туск­не­ет, а я иг­раю честью… В гла­зах потем­неет, как по­ду­маю, что я де­лаю?. Увидь ме­ня кто-ни­будь, про­па­ла я!.. "Вот, - ска­жут, - пол­ков­ничья дочь", и то, и дру­гое, и про­чее спле­тут, что не только вы­го­во­рить, и поду­мать страш­но.

- Так ты бо­иш­ся лю­бить ме­ня?

- Я?.. Алек­сей! Ты ли это го­во­ришь? Чем страш­нее, тем сла­ще мне!.. Мой ми­лый! Ты не по­ве­ришь, как дро­жу я вся, ког­да од­на-оди­не­шенька прыг­ну в ло­доч­ку и плы­ву к ост­ро­ву!.. Спро­си ме­ня ба­тюш­ка, уви­дай кто-ни­будь из лю­дей - про­па­ла я!.. Ну, что ж? - я ду­маю. - Про­па­ду так про­па­ду, знаю, за ко­го про­па­ду… Про­па­ду не за не­лю­ба; уме­ло серд­це по­лю­бить, су­ме­ет и вы­тер­петь; уме­ла слу­шать твои ре­чи, су­мею выс­лу­шать и брань, и прок­ля­тия; ста­нут бить ме­ня, вспом­ню твои объятия, и мне бу­дет ве­се­ло… Я ка­зачка, Алек­сей! Ум­ру, а бу­ду лю­бить те­бя. Не жить цвет­ку без солн­ца, а ты мое солн­це, ты моя жизнь, мой ми­лый!..

- Верю, ве­рю, моя лас­точ­ка, - го­во­рил Алек­сей, це­луя Ма­рину. И дол­го мол­ча­ли они, прик­ло­нясь друг к дру­гу.

- А хо­ро­шо, ес­ли б я бы­ла лас­точ­кою, - ска­за­ла, улы­ба­ясь, Ма­ри­на, - ве­се­ло бы­ло бы мне!.. Только чтоб и ты был ла­сточкою… Как бы мы ле­та­ли вы­со­ко, вы­со­ко… се­ли б от­дох­нуть на об­лач­ко, пос­мот­ре­ли бы от­ту­да на зем­лю, на са­ды, на се­ла, на лю­дей; я ска­за­ла бы: смот­ри­те, лю­ди, вот я, вот где; я люб­лю Алек­сея, - и по­ле­те­ла бы от них - пусть сер­дят­ся… Мы но­си­лись бы над Уда­ем, ку­па­лись бы в воз­духе, об­ни­ма­лись бы кры­лыш­ка­ми и це­лый день щебета­ли­ б про лю­бовь свою!.. Не прав­да ли?