Чаша терпения

— Да? Ты так думаешь?.. — спросил он, глядя на нее с ненавистью. — Что ж, можешь себя поздравить. Этот кучер, кажется, весьма опытный крамольник. Он неплохо на тебя воздействовал.

— Идем на почту. Мы ведь шли на почту, — сказала она.

Сквер и прилегающие к нему улицы опустели. Вокруг уже было тихо.

Проходя по Пушкинской улице, Надя видела издали, как шествие двинулось по Воронцовскому проспекту мимо городской думы к Урде, к старому городу.

Словно впервые, она чувствовала тяжесть и холод того замка в груди, который все чаше стал запираться при разговорах с Августом. Прежде бывало, что она радовалась, когда он вдруг неожиданно запирался, спасая ее от многих неприятностей. Но сейчас ей было грустно оттого, что он закрылся, заставив ее замолчать, но в то же время она знала, что это необходимо, даже хорошо, что он закрылся, иначе она наговорила бы бог знает чего. Вокруг было столько событий, и столько всего накопилось в душе, что очень хотелось кому-то все это высказать, но высказать, оказывается, нельзя. Август сердится. И пусть этот замок закрыт. Ладно. Пусть. Надо терпеть. А как бы хотелось, чтоб его не было вовсе, чтоб душа всегда была открыта.

Да, Кузьма Захарыч был прав: почтовые работники продолжали забастовку. Почта не работала. Август и Надя молча выслушали городовых, которые прогуливались вдоль здания почты, также молча повернулись и пошли назад. Август был мрачен, а Надя вдруг испытала тайное злорадство непонятно отчего: то ли оттого, что продолжалась забастовка, то ли оттого, что почта была закрыта и Август не получил от родителей писем, — в глубине души Надя продолжала питать к ним тяжелую неприязнь.

«Боже мой! Он испытывает боль и разочарование, а мне приятно. Я злорадствую, какой ужас!» — подумала она и ей вдруг так жалко стало Августа, что на глазах выступили слезы.

— Тебе очень больно, Август? — спросила она.

Он молчал.

— Конечно. А тут еще я тебе добавила. Ну ты прости меня. Ладно? Прости. Куда мы сегодня с тобой пойдем? В театр или в ресторан? Ну, что ты молчишь?..

22

Часов около восьми вечера Август спустился в ресторан приглядеть столик поуютнее, а затем должен был вернуться за Надей. Но он долго не возвращался. Она кончила одеваться — Август все-таки настоял, чтобы она появилась в ресторане в своем новом костюме восточной царицы, — потом долго осматривала себя в зеркале, раздумывая: а стоит ли появляться на люди да еще в ресторане в этом наряде, не сочтут ли это как-нибудь по-иному и действительно ли так идет ей и это черное бархатное платье, и синий бархатный камзол в серебре, и шитая золотом тюбетейка? И так ли уж хороши ее косы?.. А эти крохотные бриллиантики в сережках? Очень кстати. Вон как они вспыхивают красным, синим, фиолетовым огоньком.

Однако она заметно побледнела за эти дни. Кожа на щеках, кажется, чуточку поблекла, особенно вот здесь, под глазами. Или это тень падает от ресниц? Да, и тень, и все-таки есть синева вокруг глаз. И в глазах тоже что то переменилось. Грусти в них, что ли, стало больше?..

Надя подошла к окну, постояла, поглядела сверху, со второго этажа, на темную неосвещенную улицу.

— Да… Кузьма Захарыч… — сказала она тихонько вслух. — Может быть, вы и правы…

Постояла еще немного. Вздохнула.

Наконец пришел Август, уже навеселе.

— Где ты пропадал? — спросила она спокойно. — И, кажется, уже успел выпить.

— Да. Немного. Прости меня. Но ты не знаешь, какой ждет тебя сюрприз.

— Какой?

— Не скажу. Увидишь сама.

Она пошла с некоторым колебанием. У стеклянные дверей вдруг ахнула и остановилась.

— Это кто там? Я не пойду.

Швейцара не было у дверей. Это был внутренний вход из гостиницы в ресторан.

— Это сам Путинцев. Городской голова. А с ним, ты видишь, кто?

— Низамхан?! Желтая птица?!

— Да. Он снял для двоих весь ресторан. И никого не велел пускать. Но им скучно вдвоем. И они очень любезно приняли меня. А от тебя они просто будут без ума. Посмотри, арфянки играют на арфах…

— Я не пойду, Август.

— Не дури, слышишь? Ты хочешь осрамить меня перед такими людьми?!

Она решительно повернулась, пошла назад. Он схватил ее за руку. Преградил путь.

— Не смей уходить. Если ты уйдешь, я застрелюсь. Сейчас же. У тебя на глазах.

Она молча глядела на него.

— Где ты возьмешь пистолет?

— Ты сомневаешься? Возьму у Путинцева. Ну пойдем, слышишь? Умоляю тебя. Мы очень славно посидим. Вот увидишь.

— Хорошо. Только ради тебя.

— Я осыплю тебя поцелуями.

Август широко распахнул перед нею стеклянную дверь.

— Господа! Это моя жена! — объявил он громко.

Два странных человека, сидящих посреди пустого зала под люстрой за круглым столом, подняли головы. Один — с гладко зачесанными назад пепельно-серыми волосами и пышной, разведенной на две стороны, бородой — был в форме отставного генерал-майора, другой, несмотря на теплынь, в большом лисьем малахае с завязанными на затылке ушами, в зеленом шелковом халате.

«Желтая птица… — думала Надя, медленно приближаясь к столу. — То ли сова, то ли беркут. До странности похож… до странности… И, видно, бравирует этим. Даже тут не снял свой малахай».