Часть их боли

– Филипп, веками я хранил свой Крелиос. Я цеплялся за него как за единственно верное, что держит меня в этой жизни. Я цеплялся за него, когда погиб Куррон. Я продолжал цепляться, когда потомка Куррона сменил следующий потомок. Меня мало что заботило, кроме моего дела, и я верил, что, рухни оно, я сгину следом. Я платил чрезвычайно высокую цену за то, чтобы сохранить его, и год от года и цена, и мое душевное напряжение росли. В конце концов все равно все рухнуло. Вот скажи, Филипп… Скажи мне честно, как единственному твоему родственнику. Ты проделал большой путь, восстановил свою честь в глазах совета и хоть и не предупредил обман, но сделал то, что не под силу кому-либо из нас. Или даже мне. А сейчас у твоего сердца лежит то, что медленно иссушает тебя. Но если вдруг окажется, что все твои жертвы и старания были зря?

– Уильям… Уильям мертв? Или его выменяли?

– Выменяли, предложив за него троих. Один из них – Баммон, о котором ты весьма наслышан.

Хотя Филипп и достойно выдержал этот удар, но от герцога не укрылось, что это далось ему нелегко. Он некоторое время сидел, пока не потянулся к сердцу, достал из-под отворота, специально подшитого под котарди, сложенную в несколько раз промасленную карту. Затем посмотрел на нее, будто увидев впервые, и принялся поглаживать ее, разравнивать погнутые края сухими пальцами.

– Тогда… Сир’ес дождется окончания обмена, пока не свершится его клятва… И принудит меня уже священной клятвой на крови передать карту велисиалу… У меня не будет выбора, но Уильям все равно останется у них… – голос графа осип.

– Да. Ты проиграл, друг мой.

– Что ж… – сказал скорее сам себе граф. – Я ждал от врага всего. Но не закрадывалось даже мысли, что Летэ будет подкуплен ими… Или я просто не хотел в это верить?

Еще некоторое время Филипп молчал, только продолжал гладить обожженный уголок карты, уронив голову на грудь, пока наконец не произнес неожиданно спокойным, можно сказать, мертвым голосом, в котором вдруг иссякли все чувства, делающие его живым:

– Я поставил на кон все, что имел. Я не мог отступить.

– Они тоже поставили на кон многое, – ответил Горрон. – Будь уверен! Они должны знать, что ты не пьешь крови, опасаясь отравы, что не смыкаешь глаз все эти месяцы. Они страшатся твоей решительности – у них давно не было столь опасного противника. Поэтому может статься, что для уверенности в своей победе они подкупили не только Летэ.

– Вы так думаете? – граф поднял глаза.

– Я в этом более чем уверен!

Филипп понял намеки и к чему все шло.

– Если так, то мы с самого начала не могли победить.

– Так и есть, потому что враг может предложить что-нибудь каждому из нас. Летэ они подарили месть старейшему врагу, которого он вспоминает ночи напролет. И хотя я уверен, что Теух не собираются плести заговор, а просто выживают на Юге, забившись в горы, наш глава не мог не увидеть в этом попытку их возрождения, которую надобно пресечь. Хотя что они сделают нам с другого конца света? А ведь у всех нас есть свои мечты, даже у самых преданнейших представителей. Кто же откажется от их исполнения?

– Только безумец…

Филипп продолжал внимательно смотреть на Горрона.

– Да, только безумец, – улыбнулся тот и шепнул: – Напряги слух. Не притаился ли кто-нибудь в коридорах?

– Никого.

– А на лестнице?

– И там пусто.

– Послушай, Филипп, неприятель приложил все усилия, чтобы победить и отомстить. Он уверен в своей победе! Знает исход! Я сочувствую тебе, раз так вышло, что и Уильям решил остаться Юлианом, и все оказалось настолько продажным. Но я хочу и могу помочь, поэтому выслушай меня. А там решай, как все закончится… – тихо проговорил герцог.

Позже граф поднялся и покинул спальню. Спина его была все так же несгибаема, но потухшие глаза выдавали скорбь. Последующие дни он провел в своих покоях. Его размышлениям способствовала и угнетающая тишина замка, который и вправду был молчаливым. Слуги здесь ходили неслышно, похожие на тени, бледные, ибо по душе им были вечер и ночь. Изредка графу вспоминался его Брасо-Дэнто. Там на всех этажах, кроме последнего, всегда кипела бурная жизнь. По коридорам вечно туда-сюда сновали шумные слуги, без устали бегал со своими чертежами и расписками казначей, грохотал обитой железом обувью капитан стражи, шумели портнихи, ходил семеня Базил.

Тяжелая вуаль окутывала Филиппа все плотнее и плотнее, и он почти чувствовал, как становятся неподъемными его руки, ноги. Картины прошлого проносились перед мысленным взором, начиная от роли пажа для старого графа Тастемара и заканчивая собственными попытками переломить одиночество. Он все чаще думал о том, какой выбор сделать из предложенных Горроном исходов. И все яснее ему открывалось, что столь несвойственные ему горячность и порывистость порождены состоянием, которому подвергся перед смертью и его предшественник – Ройс. Все больше в нем крепла уверенность, что к тому, что произойдет, все и шло, а он лишь тешил себя иллюзиями.

* * *