Часть их боли

А когда прислуга с помощниками потянулась к последнему мертвецу, замотанному в желто-оранжевое одеяло с вышитыми ромбами, граф и аристократ скрестили свои взгляды, будто клинки. Одеяло начали неторопливо разматывать, обнажив сначала белые ступни, затем нижнюю часть тела нагого мужчины, пока не подошли к плечам. И вот уже лицо мертвеца освободилось от стягивающих оков покрывала. Это был не Уильям… К трупу склонились сразу несколько слуг, впиваясь клыками в побелевшие от смерти запястья.

– Где Уильям? – спросил Филипп.

– Десятеро, как и договаривались! – вмешался аристократ, перебив. – Карту! – он повелительно протянул руку.

– Сир’ес, где Уильям? – глухо повторил граф.

– Для блага родного клана время от времени нужно приносить определенные жертвы. Об этих жертвах мы не забудем и всегда будет чтить их. Это как кровь, что насыщает жилы клана, вливает в них силы для последующей жизни… – покровительственно отозвался Летэ. – Ты тоже претерпевал трудности. Теперь они закончились, как закончилась твоя роль стража карты. Передай ее, Филипп.

– Вы попрали собственные обещания.

– Передай карту…

– Как служить сюзерену, слово которого ничего не стоит? С каких пор вы стали продавать своих вассалов за то, чтобы осуществить месть, о которой забыли даже летописи? – зло произнес граф.

– Твои предки приносили мне священную клятву верности, которая перешла к тебе! И я взываю к ней. Передай!

– Изволь, карту, – подсказал аристократ.

Настойчиво протянув руку, он уже злорадно улыбался – победа за ним. А на лице Летэ вновь обосновалось уже опротивевшее графу высокомерие, под которым ничего не оказалось, кроме воспоминаний о мести. Отвернув край котарди, Филипп фон де Тастемара достал сложенную карту с почерневшим от огня углом. Все взоры были прикованы к нему, а точнее, к этому жалкому клочку бумаги, столь ценному, как ни одно сокровище в мире… Вместо того что от него ждали, Филипп распахнул металлическую дверцу фонаря и швырнул карту прямо внутрь… Пламя встрепенулось, разрослось и быстро облизало промасленный пергамент.

– Нет Уильяма – нет карты! – сказал граф металлическим голосом, и рука его ни на миг не дрогнула.

Наблюдая, как переменился в лице Гаар, как резко пропало неприятное высокомерие Летэ, он все-таки позволил себе открытую ухмылку. Он знал, что будет дальше, и рука его снова хищно упала к перевязи, где ощутила оплетку рукояти. На глазах всех огонь за миг пожрал карту. С губ Гаара сорвался страшный вопль – нечеловеческий. Вопль этот разнесся эхом в каждый угол замка, и даже в Йефасе все вздрогнули.

Глава 5. Отчий дом

Жаркое лето было в разгаре. На раскаленных солнцем полях крестьяне срезали серпами колосья пшеницы, чтобы перевязать их в снопы. Иногда они снимали шляпы, дабы обмахнуться, – ветра не было, и воздух стоял душный, тяжелый, совсем неподвижный. Вдалеке над полями высилась гора Брасо. Она тянулась острой верхушкой в ярко-голубые небеса, пронзая их. У подошвы горы расстелился город-крепость Брасо-Дэнто вместе со своими многочисленными полями, графскими рощами, поселениями и садами, где деревья начинали тяжело опускать свои ветви под весом зреющих плодов.

Йева выглянула из повозки, укрытой плетеной крышей, чтобы рассмотреть Брасо-Дэнто не из-за спины возничего, а вот так – во всей красе.

Целых три десятилетия этот вид будоражил ее мечты, проникал в дремотные сны, отчего она просыпалась в нетерпеливом ожидании. А когда сидела в одиночестве на мысе Бразегмаут, то позволяла себе воображать, каким будет ее возвращение. И вот момент настал – повозка приближалась к отчему дому. И то был не сон, а явь! Вскоре она увидит любимые коридоры, по которым бегала в детстве, когда за ней гонялся ее смешливый брат. Ее смех тогда разносился с верхнего этажа до темниц, звенел капелью. Выскакивая из-за угла, Йева порой натыкалась на приютившего ее графа и смущалась. Она краснела, теребила медную косу и извинялась, опуская взор, но граф никогда не серчал, лишь улыбался, да и разве что поучительно грозил пальцем.

Тогда Йева не понимала, почему ее не ругали за подобные шалости. А сейчас и сама радовалась детскому смеху, чувствуя в нем необходимость, будто звук этот будил в ней жизнь.

Около нее спал маленький Ройс. Подогнув колени, разлегшись на подушках, он положил голову на пышную юбку матери. И под ухо просунул ладошки, да к тому же причмокивал губами во сне. Йева ласково пригладила его черные мокрые кудри, прилипшие к лицу, затем вытерла сбегающую по его лбу каплю пота. Самой ей было не жарко, хотя по лицам жнецов она видела, что солнце их морит. Они сидели у стогов, прятались в тени; кто-то дремал, отдыхая, кто-то ел или пил воду из принесенных женщинами кувшинов. И графиня чувствовала странную сопричастность к этой жатве, к самой жизни, находясь среди уставших людей, пусть на деле и сидела в повозке, медленно катящейся к Брасо-Дэнто.