— Может, вы слишком строги ко мне? Вы слишком учительница, Софья.
— Училка, вы хотели сказать.
Она потянулась за кошельком. Раздался еле слышный хруст, сломанная зубочистка поникла в его массивных пальцах.
— Серьезно?
Софья молча положила деньги на стол. Андрей торопливо накрыл ее ладонь своей.
— Простите, веду себя как идиот. Специально пытаюсь вас растормошить.
— Зачем это? — она опешила.
— Когда злитесь, вы настоящая. Без этих глупостей про нордический характер. Я еще тогда понял.
Она закатила глаза.
— Мне тарелку в стену запустить?
— Не запустите. Но я бы на это посмотрел. Думаю, из вас получилась бы прекрасная метательницы посуды.
— Знаете, а вы мастер на странные комплименты
— Софья, давайте попробуем иначе. Вы не любите комплименты, а я не умею их делать. Из нас может выйти прекрасная пара.
— Не выйдет. Вам придется меня злить, а мне метать посуду. Сами сказали.
— А я рискну. — С этими словами он погладил ее по руке, а шрам вдруг заныл. Она хотела отдернуть, но он не дал, повернул ладонь к себе.
— Оттуда?
Она кивнула. Указательным пальцем он медленно провел по шраму, проговаривая тихо, почти убаюкивающе:
— Мне очень повезло, что в Васиной школе есть такая женщина, как вы.
Тут и стоило сказать, что все случившееся было рефлексом, аффектом, удачей — чем угодно, но только не подвигом. Однако сейчас ей хотелось быть той, кем ее считали. Ей хотелось быть особенной — для него. Сердце переместилось под шрам и забилось так быстро, так гулко, что она испуганно выдернула руку, но тут же взглянула ему в глаза, и ей стало ясно, что он предложит довезти ее до дома, а она согласится, и ничего скучного в этом не будет, и это было ясно ему тоже, и теперь оставалось только заполнить время светской беседой до того, как они переступят порог ее квартиры.
Прочистив горло, она спросила:
— Кем вы работаете, Андрей?
— Софья, а давайте на ты?
— Давайте.
— Давай, — он поправил. — Я блогер.
Она резко выпрямилась и сжала руку в кулак. Почти попалась, идиотка.
— Я пишу и снимаю о технологиях, а не об учителях и террористах, — он покачал головой.
— Кажется, теперь мой черед извиняться?
— Сонь, а поехали куда-нибудь, где можно нормально поесть, а? Мне от этого чая уже тошно.
— Есть одно место. Недалеко от моего дома, кстати.
— И сколько это продолжалось?
— Почти год.
— Не так мало.
— Пожалуй… это самый долгий год в моей жизни.
На нее накатывает страх.
Он только вздыхает и указывает на пустую кружку:
— Вам подлить?
— Да, пожалуйста. Без сахара.
— Я помню.
— Странно.
— Отчего же?
— Такое редко кто помнит. Я только о нем, например, такое знаю.
— Я сижу с вами здесь и разговариваю, — сухо отрезает он. — Поверьте, для вас я «редко кто».
Что-то этот год богат для нее на редких людей.
я всегда была послушной
Васю выписали в конце декабря. Андрей мотался к сыну и едва у нее появлялся, но обещал заехать первого января. Софья даже не спрашивала, где он будет в новогоднюю ночь. Знала — с семьей.
Есть бывшие жены, но нет бывших семей, а Новый год, как известно, праздник семейный.
Для нее же он самоотменился вместе с родителями. Вот кто любил праздники, конкурсы, песни под гитару, поиск подарков по карте сокровищ. Отмечать без них она не приучилась, а как с ними — уже не могла. Даже срубленные елки казались чем-то неправильным, ведь Софья с детства привыкла наряжать сосну у входа в дом. Эту сосну посадили за год до рождения Софьи, эта сосна росла с Софьей вместе. Сейчас в давно запущенном саду сосна давно переросла дом и остальные деревья, как переросла когда-то свой дом и Софья. Она не бывала там зимой с тех пор, как все случилось.
В новогоднюю ночь она привыкла после салюта выпивать бокал мадеры из родных мест и ложиться спать, ничего не ожидая от грядущего года.
Но в этот раз она ждала Андрея — да, не в ночь, да, днем первого января, но все же.
Она украсила квартиру еловыми ветками. Приготовила подарок, потратив уйму времени на выбор упаковки. Впервые в жизни приготовила «мимозу». Сожгла пирог — еще один почти утраченный навык. Сделала новый, волнуясь, сможет ли угодить Андрею. Само слово «угодить», промелькнув в голове, не вызвало в ней протеста. Вспоминались только старания матери: она сама просыпалась за час до остальных, чтобы испечь Соне блинчики с топленым маслом да сделать мужу гренки с яйцом посерединке, как он любит.
«Как он любит» вдруг стало важнее всего — и днем, и ночью.
И все же к вечеру тридцать первого она, уставшая и голодная, рухнув на диван, вдруг поняла, что старается ради человека, который в этот самый момент, возможно, решает, что семей бывших не бывает, и пишет ей сообщение «Ты очень хорошая, но…».