Часть картины

мины превращаются в белые цветы

— А дальше вы знаете.

Он выключает диктофон и ляпает как-то по-детски:

— Ну и на хрена?

Она пожимает плечами.

— Проняло. — Потом тише: — Гормоны расшалились, наверное.

— С чего это вдруг?

Она молчит. Он закатывает глаза.

— Серьезно? Да что с вами не так? — Вздыхает: — Ну и куда вы полезли вообще? Вы чего себя не бережете? Софья Львовна, вы мне точно все рассказали? Все, как было? Может быть, — он понижает голос, — может, кто другой случайно разлил что-то, вот оно и занялось… Мальчишка психанул, например?

Она резко вздергивает голову:

— Нет! Я сделала то, что сделала. Это моя вина и моя ответственность. Я взрослый человек! Тима меня предупредил — он обратился ко мне как к взрослой. Взрослый и должен решать такие проблемы.

— Вы-то решили, конечно, — протягивает он обиженно-задумчиво.

Она закидывает голову выше, чтобы загнать обратно слезы, но ей не удается, и она отпускает себя. Сейчас можно, даже нужно.

— Поймите, я виновата. Я только и думала об этом, пока вы ехали. Все, к чему я прикасалась, портилось. Если бы я только ранила его и умерла бы там сама, то я бы ушла хорошо, ушла бы правильно, да? Вовремя. А теперь я оставила Васю без отца, жену Николая Александровича без мужа, вконец испортила жизнь Тиме, и все зачем? Это вся моя жизнь: или я бью, или меня. Или же стою и смотрю, как это происходит с другими. Я так больше не могу и не хочу. Не буду. Мне надоело. Понимаете? — Софья заканчивает совсем тихо.

Он явно не ожидал от нее откровений. Опасливо пододвигает к ней бумажные платки, избегая ее взгляда. Молчание. Наконец он поднимает голову. Его глаза сейчас совсем настоящие. Он смотрит на нее с горьким сожалением и медленно проговаривает:

— Кроме жертвы, палача и зрителя на казни может быть кое-кто еще.

— Кто же?

— Вы все-таки спасли людей, Софья Львовна. Жаль только, что не остановились на этом.

Он отводит взгляд. Она решает, что сейчас подходящий момент задать тот самый вопрос:

— Что с ними будет?

— Найдем.

— А с Вихревым? Он обратился ко мне. Сам пришел. Понимаете?

Он пожимает плечами.

— Пообщаемся, конечно.

— Он останется на свободе? — Она старается сдерживать напряжение в голосе.

— Конечно, мы за ним еще понаблюдаем, но он же действительно сдал их, да и, — он с опаской глянул на нее, — думаю, вы уже сделали ему мощную прививку от радикализма.

Софья кивает.

— А Василий Степанович?

— Что? Ах да. Конечно, я… мы проверим все, и проработаем.

В ее глазах мелькает тень удовлетворения.

— Спасибо вам.

— За что?

Он выглядит очень уставшим, ей становится его жаль.

— Мне намного легче. Спасибо, что выслушали. — Она с удивлением прислушивается к себе, понимая, что не лукавит. — Оказывается, мне это было нужно. И я могу, теперь могу принять свое…

— Искупление?

— Это все же слишком по-христиански, — она криво усмехается. — Давайте считать, что просто принять свое.

Он косится на решетку на окне, затем на Софью и наконец выходит. Она тоже переводит взгляд на окно, за которым уже занимается рассвет. В кабинете камеры, так что нельзя себя выдавать. Она выдыхает и роняет голову на стол, пряча нервную улыбку. «Ребята» выстраиваются вокруг нее и гладят по голове.

Кажется, все-таки получилось.

Эпилог