Часть картины

К тому моменту, когда они добрались до больницы, небо уже очистилось, так что едва ли кто поверил бы, что еще недавно здесь прошла буря.

Софья оставила водителю свой заработок за несколько недель репетиторства и вбежала в здание больницы.

— Девушка, посещения с девяти!

Тут Софья не выдержала. Открыла рот и высказала все, что накопилось за последние сутки: про то, как она добиралась, сколько она заплатила и куда именно идти суровой даме.

— Фамилия, — процедила пунцовая женщина.

Соня назвала данные матери, та пробила быстро, подняла глаза и смущенно пробормотала:

— Так это вам не к нам, а… через дорогу.

— А что там?

— Морг.

Она закрыла глаза и начитала считать до десяти, все еще сжимая и разжимая кулак.

Что ж, она знала, знала еще на переправе, знала, когда увидела чаек, когда поняла, что она из тех лягушек, что тонут.

Выдохнула и попросила посмотреть фамилию отца.

Женщина чуть более нервно прощелкала.

— Второй этаж, десятая палата. Он в послеоперационной один, так что можете пройти. Только бахилы наденьте.

Софья направилась в сторону лифта, но администратор ее окликнула.

— Не работает, по лестнице.

— Это же больница, как без лифта? — она спросила скорее на автомате.

Администратор только хлопнула стеклянным окошком.

Софья поднималась по обшарпанной лестнице, выкрашенной в грязно-голубой цвет с желтой каймой. В пролете пахло сигаретами. Ее тошнило от этого запаха, от вида забитой обмусоленными окурками пепельницы, от общей убогости. Она не могла поверить, что мама умерла в таком месте.

Она не могла поверить, что мама умерла.

В палату зашла без стука. Прижала руки ко рту, чтобы не взвизгнуть. Ее папа, такой высокий красивый сильный папа лежал безжизненным, обмотанным белым куском на кровати. Вместо лица сплошное фиолетовое пятно.

— Папочка, — тихо прошептала она.

Он сразу открыл глаза — точнее, один опухший глаз, залитый кровью.

— Соня.

Подошла к кровати и села на пол рядом, уткнувшись головой в его ладонь.

— Папа, как же так, как же так?

— Соня, скажи мне, где мама. Они мне не говорят.

Она только заплакала. Он издал клокочущий звук, напомнивший Софье крик вчерашних чаек, так и не сумевших справиться с ветром.

— Это все я виноват…

— Не надо, папа, это несчастный случай.

— Нет, Соня, нет. Это все я.

Что-то в его тоне заставило ее с силой сжать отцовскую ладонь.

— Что произошло?

Отец заговорил.

Днем раньше они с мамой отправились в горы, а по пути заехали в ближайший город. На площади в самом центре проходила демонстрация в поддержку присоединения, звучали громкие лозунги. Мама ничего не сказала, и он удивился. Она молчала до той самой минуты, пока они не вышли из машины и не отправились по туристической тропе. Там, встав у обрыва, она сказала:

— Я думаю, меня скоро заберут. Ты должен подготовить Соню.

— Что за ерунда?

— Они уже начали аресты. Я возьму плакат и пойду стоять перед участком, и я буду стоять так весь день перед каждым участком, пока меня не заберут. И меня заберут.

Он тяжело вздохнул:

— Ну и зачем тебе это?

— Затем, что муж у меня предатель, а я за него в ответе. Ты записался в избирательную комиссию, я знаю.

— Откуда?

— Какая разница?

Она говорила, не глядя на него, уставившись в пропасть внизу, где билось белое от пены море. Отец подошел ближе и потянул за руку вглубь.

— Не надо плевать против ветра. Будем жить спокойно. Как раньше.

— Ты так и не понял. Как раньше уже ничего не будет.

Она вырвала руку и ушла вперед, и шла так быстро, что он едва за ней поспевал, сворачивала вбок, прочь от основной тропы, кружила и шла неумолимо, неотвратимо, только вперед, она шла и молчала, а он шел следом и боялся проронить хоть слово, уже зная, что она скажет в следующий миг, его жена, его терпеливый цветок, который все же устал его терпеть. Они проплутали так в лесу у предгорья до сумерек, пока он не решился схватить ее за руку и сказал, что пора домой. Она молча кивнула, и тогда они наконец сели в машину и поехали по серпантину. Он страшно хотел, чтобы она заговорила, и страшно этого боялся.

Наконец она сказала:

— Сначала ты забрал у меня дочь. Теперь ты забираешь мой дом. Я ведь должна была знать — еще тогда, как тебя увидела. Я знала, что так все и будет. Ты же забрал мой дом. Как можно было верить, что ты не сделаешь этого снова?

Совсем стемнело, серпантин все кружил, он выдохся за время изнуряющей гонки по тропам, а перед глазами застыла влажная пелена. Он проморгался, повернул голову к жене и сказал:

— Я не хочу разводиться.

И тут же увидел ужас на ее лице.

Машина летела с обрыва вниз.

Софья молчит.

— Скажи что-нибудь.

Софья молчит.

— Соня, пожалуйста.

Софья молчит.

Он плачет. Из красного глаза полились слезы, которые жгли раны.

— Соня, ты же всегда знала, как я к этому относился. Была одна страна, было все понятно, а это так, случайность, ошибка. Вы все это знали. И она тоже.

Софья молчит.

— Ты ведь туда уехала. Ты сама живешь там, так почему мне нельзя? Есть разница между страной рождения и Родиной, и ты выбрала Родину. Почему нам здесь нельзя?

Она наконец разлепляет губы:

— Потому что ты убил маму.

Он с силой протягивает к ней руку и с присвистом выдыхает: