Частная жизнь импрессионистов

Если вы читаете какие-нибудь парижские газеты, в том числе «Фигаро», столь обожаемую теми, кто придерживается правых взглядов, вы должны знать, что я принадлежу к группе художников, которые устроили частную выставку. Вы увидите, какой «благосклонностью» пользуется наша выставка у этих господ. С другой стороны, нас хвалят радикальные издания, но их вы не читаете! Что ж, по крайней мере мы привлекли к себе внимание, и мы хорошо знаем себе цену, чтобы не беспокоиться по поводу нападок. Мой деверь не разделяет нашего мнения. Что же касается успеха, то его собственные картины только что были отвергнуты Салоном; но он тоже относится к своему провалу абсолютно добродушно.

Мане послал в жюри Салона «Белье», картина была сразу же отклонена. Травма усугублялась оскорблением: работы Евы Гонсалес, представленной как «ученица Мане», были приняты. Ничуть не обескураженный Мане устроил в собственной студии на улице Сан-Петербург, 4, персональный «Салон отверженного», где выставил все свои отклоненные Салоном, а также другие работы. Приглашения на его «ретроспективную выставку» были озаглавлены: «Рисуй правду, и путь говорят что хотят».

И снова толпы народу потекли в ультрафешенебельную студию, украшенную новомодными японскими обоями и портьерами. Они исполнились изумлением, обнаружив, что богемный франт на самом деле – человек с утонченным вкусом. Это открытие стало газетной сенсацией.

«Он живет в доме, где консьерж даже модель (героя) его же картины «За кружкой пива» и пропустит только через вход для слуг… он, разумеется, не смешивается с толпой… Он потряс меня своими классическими взглядами», – писал один репортер.

Репутация Мане была восстановлена, и его «флирт» с пленэром закончился.

– Писать пленэрные картины можно и в помещении, – сказал он Берте. – Просто надо рисовать белое утром, сиреневое днем, а оттенки оранжевого вечером.

Виктор Шоке держал Сезанна (все еще пребывающего в Провансе) в курсе последних событий. Тот видел «суровый разнос “господина Вольфа”», как он писал Камилю Писсарро, и был им расстроен. Писсарро все еще находился в глубокой депрессии. У себя в Понтуазе он рисовал летний фестиваль, но тональность картины «Фестиваль в Эрмитаже» оказалась приглушенной и тусклой. На полотне люди фланировали между немногочисленными скромными киосками и открытыми прилавками, их лица не были видны зрителю. Картину оживляли второстепенные красные и зеленые вкрапления – детали пейзажа и полотняные навесы над прилавками.

Трогательно поменявшись ролью с Писсарро, Сезанн пытался взбодрить его и приглашал приехать в Эстак, где по заказу Виктора Шоке писал «два маленьких морских сюжета». Эстак напоминает «игральную карту», рассказывал он Писсарро, «красные крыши сверху и синее море внизу». Здесь есть мотивы, работа над которыми требует трех-четырех месяцев, но на юге, где цвета в зависимости от сезона меняются мало, это не препятствие: оливковые деревья и сосны остаются зелеными, и солнце «такое ослепительно-яркое, что предметы кажутся очерченными не только черно-белыми, но и синими, красными, коричневыми и фиолетовыми силуэтами».

Он признался Писсарро, что если будет когда-нибудь еще выставляться вместе с группой, то только при условии отсутствия среди участников Моне. (Вероятно, его возмутил откровенно коммерческий посыл «Японки».) Он также призывал Писсарро остерегаться Альфреда Мейера, который, по его мнению, придумал идею «Союза» исключительно из ревности – чтобы подорвать содружество импрессионистов путем создания конкурирующей группы. Если художники не проявят осмотрительности, заинтересованным зрителям вскоре останутся «одни лишь кооперативы», писал он.

Но по-своему Сезанн продолжал хранить нерушимую верность группе, хотя – пусть с обычным для него высокомерием – решил пойти на компромисс в отношении Салона. «Если ярлык импрессиониста поможет мне, я выставлю свои лучшие вещи вместе с ними, а Салону предложу что-нибудь более нейтральное».