Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Однако порой Левитан позволял себе, подразнивая Чехова, сравнивать его писателями-«второразрядниками», хотя в письмах третьим лицам никогда не отзывался о его прозе критически. Чехов же, при всем своем пиетете по отношению к живописи друга, под настроение мог его за глаза куснуть. Так, «заглянув» в мастерскую Левитана в середине января 1895 года, он писал затем 19 января А. С. Суворину:

Был я у Левитана в мастерской. Это лучший русский пейзажист, но, представьте, уже нет молодости. Пишет уже не молодо, а бравурно. Я думаю, что его истаскали бабы. Эти милые создания дают любовь, а берут у мужчины немного: только молодость. Пейзаж невозможно писать без пафоса, без восторга, а восторг невозможен, когда человек обожрался. Если бы я был художником-пейзажистом, то вел бы жизнь почти аскетическую: употреблял бы раз в год и ел бы раз в день [ЧПСП. Т. 6. С. 14–15].

Примечательно, что негативно отозваться о живописи Левитана Чехов позволил себе лишь один раз и только в письме к Суворину (sic!) — никому другому он ничего подобного никогда не говорил. Да и вообще, несмотря на «типовые пороки», присущие любой художественной среде, — зависть, злословие о товарищах по искусству, сплетни всякого рода и т. п., о Левитане ни в публичной критике, ни за глаза, никто плохо не отзывался. Александр Головин — сотоварищ Левитана по МУЖВЗ, будучи уже известным художником, членом объединения «Мир искусства», писал:

Основной чертой Левитана было изящество. Это был «изящный человек», у него была изящная душа. Каждая встреча с Левитаном оставляла какое-то благостное, светлое впечатление. Встретишься с ним, перекинешься хотя бы несколькими словами, и сразу делается как-то хорошо, «по себе» — столько было в нем благородной мягкости.

‹…› Левитан был одним из тех редких людей, которые не имеют врагов, — я не помню, чтобы кто-нибудь отрицательно отзывался о нем. К нему влеклись симпатии всех людей[308].

При всех житейских неурядицах, болезненном раздражении, депрессиях и мелких обидах на бытовой почве Чехов и Левитан по жизни были действительно близкими людьми. Это проявлялось и в их совместных молодецких шалостях, и в отношении к искусству, и в готовности прийти на помощь друг другу, в том числе и в денежных делах.

В первых числах сентября 1897 г. Чехов уезжает во Францию, сначала в Париж, затем в Бордо, Беариц, Байону, а из нее через Тулузу в Ниццу.

А. П. Чехов — М. П. Чеховой, 25 сентября (7 октября) 1897 г. (Ницца):

В Ницце тепло; очаровательное море, пальмы, эвкалипты, но вот беда: кусаются комары. Если здешний комар укусит, то потом три дня шишка. Мой адрес для писем: France, Nice, Pension Russe. Этот пансион содержит русская дама, кухарка у нее русская, и щи вчера подавали русские, зеленые. Мне хорошо за границей, домой не тянет; но если не буду работать, то скоро вернусь в свой флигель. Праздность опротивела. Да и деньги тают, как безе.

Кланяйся своим подругам и будь здорова. ‹…› Твой Antoine.

Как здоровье Левитана? Напиши, пожалуйста [ЧПСП. Т. 7. С. 57].

В Ницце, где ему все нравилось, Чехов прожил до мая 1898 года. Перед отъездом писателя из Москвы у него возникли сомнения: достанет ему денег на всю поездку Лика Мизинова убедила его обратиться к их общей знакомой О. П. Кун дасовой с просьбой найти заимодавца, готового одолжить ему 2000 рублей. Одним из тех, кто узнал о денежных затруднениях Чехова, был редактор журнала «Детский отдых» Яков Лазаревич Барсков. Желая заполучить писателя в качестве одного из авторов своего журнала, он предложил высылать ему деньги частями, по 300–500 рублей[309]

.

Левитан, узнавший каким-то образом, что Чехов стеснен в средствах, попросил своего опекуна — мецената-миллионера Сергея Морозова, одолжить Чехову 2000 рублей, после чего послал Чехову телеграмму — с просьбой сообщить свой точный адрес. Получив его, он сразу же, 21 сентября 1897 г., послал своему другу письмо:

Дорогой мой Чехов!

Сейчас подали мне твою телеграмму, и я успокоился. Завтра или послезавтра будут посланы тебе 2000 рублей. Эти деньги вот откуда: я сказал Сергею Тимофеевичу Морозову, что тебе теперь нужны деньги и что если он может, пусть одолжит тебе 2000 рублей. Он охотно согласился; об векселе он, конечно, ни слова не говорил, но я думаю, что тебе самому приятнее будет послать ему какой-либо документ; живет он: Кудринская Садовая, дом Крейц, С. Т. Морозов.

Милый, дорогой, убедительнейше прошу не беспокоиться денежными вопросами — все будет устроено, а ты сиди на юге и наверстывай свое здоровье. Голубчик, если не хочется, не работай ничего, не утомляй себя.

‹…› Все в один голос говорят, что климат Алжира чудеса делает с легочными болезнями. Поезжай туда и не тревожься ничем. Пробудь до лета, а если понравится, — и дольше. Очень вероятно, что я подъеду к тебе и сам; авось, вдвоем не соскучимся.

У нас теперь пакость — дождь, снег, холод. Хоть изредка, но пиши, где ты и как себя чувствуешь.

До свидания. Храни тебя Бог. Умоляю не тревожиться, все будет прекрасно.

Жму твою руку. Очень любящий тебя

Твой Левитан.