Человек без собаки

На душе было пустынно, как в Антарктиде. Но она решила купить все в галерее в Глобене — если она должна выглядеть молодой, привлекательной, красиво беременной супругой выдающегося продюсера… если от нее это требуется, ладно… но продукты она будет покупать там, где ей захочется. Все эти деликатесы пройдут множество тончайших кулинарных операций, прежде чем оказаться в желудках зажравшихся медиамагнатов, их тщательно нашпаклеванных жен, телебосса и плоской, как доска, финской дамы.

Симулирую протест.

Сейчас только одиннадцать. Времени полно, на гастрономические изыски уйдет не более пяти-шести часов. Якоб даже обещал забрать Кельвина у няни: никто не скажет, что известный телепродюсер не оказывает своей беременной жене должного уважения и посильной помощи.

Вход был общим с «Макдоналдсом»; ей пришлось протискиваться чуть не локтями, но оставаться еще хоть минуту под этим мерзким осенним дождем очень уж не хотелось. Надо присесть и отдохнуть. Она поискала глазами и тут же обнаружила маленькое кафе. Заказала капучино. Только на прошлой неделе она впервые за все время беременности выпила чашечку кофе — до этого ее непрерывно тошнило. Тошнота прошла на шестом месяце — точно так же, как и в прошлый раз.

В прошлый раз… Она помешивала деревянной палочкой пену и пыталась вспомнить, как проходила ее первая беременность. Тихий, обращенный в себя Кельвин… Попыталась вызвать запомнившееся ей чувство неопределенного ожидания и надежды, но ничего не вышло.

Все изменилось. Кристина даже иногда спрашивала себя: а стоит ли вообще пытаться убеждать себя, что я тот же самый человек? Я сижу здесь и не нахожу выхода из этого кошмара, а мозг независимо от меня отдает приказ поднести чашку ко рту и отхлебнуть глоток слишком горячего капучино? Это не прекратится никогда… никогда.

— Ты какая-то невеселая, — сказала ей Марика в консультации.

Там она провела все утро… ну, не все утро, но полчаса уж точно. Проще было бы пойти в консультацию в Старом Эншеде, но Кристина привязалась к Марике, еще когда была беременна Кельвином, а та сменила место и работала теперь на Артиллеригатан. Якоб тогда настаивал на Эншеде, а она выбрала Эстермальм. Протест, протест, протест…

— Да. Невеселая. Я не хочу этого ребенка.

Какая муха ее укусила? Никогда раньше ничего подобного она не говорила. Не позволяла себе говорить. Но Марика каким-то образом располагала к откровенности.

Марика посмотрела ей прямо в глаза с расстояния чуть не двадцать сантиметров:

— Все образуется. Придет время, и все образуется.

И задала обычный в таких случаях вопрос — все ли в порядке с отцовством? Кристина покачала головой. Дело не в отцовстве, а в отце. Вот с отцом-то совсем не все в порядке. Все совсем не в порядке. Условия жизни изменились. Она замужем за убийцей, и под сердцем у нее — дитя убийцы. Но она сама целиком и полностью во власти этого мужа-убийцы… и не в силах что-то сделать. Это Божье наказание — она увлеклась запрещенными играми и всю оставшуюся жизнь будет за это платить.

Конечно, ничего этого Марике она не сказала. Это тоже относится к изменившимся условиям жизни — молчание.

Кристина отхлебнула еще глоток. Пенка остыла, она почувствовала знакомый экзотический вкус и точно так же, как час назад у Марики, покачала головой. Проглотила кофе, проглотила ставший привычным комок в горле. Понаблюдала за горячо и весело что-то обсуждавшими девушками за соседним столиком… всего десять лет назад она могла бы быть одной из них. Вон той, например, темноволосой… если бы ей дали выбрать. Безмятежная, улыбчивая, почти детская рожица.

И опять в голове у нее сверкнула мысль — план.

Или План, в последние дни она даже мысленно видела его так: с заглавной буквы и жирным курсивом. Мало того, это слово представлялось ей чем-то вроде огненной надписи на вратах Вавилона. Мене, тэкел, фарес… ПЛАН.

Поначалу так не было. Наоборот, словцо это пробиралось в сознание, как вор, осторожно и на цыпочках, словно бы и не желая обращать на себя внимания. Но вдруг… именно вдруг, хотя подкрадывалось оно постепенно, исподтишка… вдруг его стало невозможно не заметить. Оно застревало в мыслях, требовало внимания… очень странно. Точно кавалер, пригласивший тебя на танец, и ты не знаешь, что делать: надо бы отказать, но невозможно.

Кристина, у тебя нет другой альтернативы, кроме меня, постоянно говорил он. Сейчас ты можешь с этим не соглашаться, но постепенно — через год, через десять — придешь к тому же выводу и вернешься в мои объятия.

Вот что он говорил.

Моя трусость… вот что определяет эти сроки. Год, десять… выбирай сама, сколько лет ты захочешь жить у него в рабстве.

Убийство. И этот План, этот кавалер, все настойчивей требующий ее внимания, предлагает: убей его, Кристина. План.

Но раньше она не замечала этого курсива, не хотела замечать. Наоборот, как только она начинала об этом думать, судьбоносная надпись бледнела и исчезала, словно стесняясь собственной нелепости. А может быть, просто тонула в тумане ее трусости.

И ничего больше этот План не предусматривал. Только одно слово: убей.