Человек без собаки

Теперь она проводила там почти все время, домой приезжала только на выходные. Частная лечебница, какая-то особая интенсивная терапия, или как они ее называют, — он понятия не имел, чем они там занимаются. Пятнадцать километров от дома. Это продолжается уже три недели, и они говорят, что нужно еще как минимум три. Каждый четверг — семейная терапия; он приезжает туда и пытается выглядеть добрым и все понимающим отцом семейства. Выглядеть добрым ему не составляло труда, а вот все понимающим… В глубине души он не считал, что Эббе становится лучше.

Когда он заикнулся об этом психотерапевту, этот очень спокойный, очень сочувствующий и очень бородатый человек лет шестидесяти сказал ему, что да, конечно… но не надо забывать, что госпожа Германссон потеряла сына… и, чтобы справиться с этой душевной травмой, потребуется время.

Лейф Грундт хотел было напомнить терапевту, что он тоже в какой-то степени потерял сына, но вовремя сообразил, что это пустая трата времени и нервов.

Завтра Эбба приедет домой, и он не знал, хочет он этого или нет. Приезд Эббы словно бы накладывал на него и на Кристофера обязательства: поддерживать Эббу в хорошем настроении. Щадить, отвлекать… называй как хочешь. Последние дни у него в голове вертелась одна и та же реплика:

«Я так устал от тебя, Эбба, неужели ты не понимаешь?»

Он твердо знал, что, если эти слова когда-нибудь сорвутся с его губ, все будет потеряно. Это как забить последний гвоздь в гроб их брака. В гроб семьи Грундт. Тогда уже ничего не спасти.

Хотя, подумал он и изо всех сил сжал руками баранку, наверное, уже нечего спасать.

Некоторые семьи могут справиться с катастрофами, прочитал он где-то, некоторые — нет.

Семья Германссон Грундт, очевидно, принадлежала ко второй категории. Всего год назад в ней царили благополучие и гармония, во всяком случае, ему так казалось… впрочем, почему только ему — по всем нормальным меркам так оно и было. Жена заведует хирургическим отделением в крупном госпитале, муж — отделом в «Консуме», один сын учится на юриста в Упсале, другой — тоже славный паренек, нормально учится в школе. А сегодня… студент исчез, его нет, скорее всего, погиб, жена замкнулась в своем черном, как ночь, мире, а он… сидит здесь и не может заставить себя вылезти из машины.

Вот во что они превратились.

А Кристофер?

Он не решался думать о Кристофере. Мальчик начал курить, скверная компания, успехи в школе, как бы помягче сказать, оставляют желать лучшего. Выпивает то и дело, хорошо бы только пиво. Лейф знает все это. И Кристофер знает, что отец знает, но оба молчат. И никак не комментируют. И так все плохо… ради всего святого, никаких новых проблем. Лейф старался приласкать мальчика, сказать ему какие-то ободряющие слова — надеялся, что все обойдется и так. Впрочем, это было обоюдно, своего рода джентльменское соглашение — не говорить о неприятном, притворяться, что дождя нет.

А дождь шел и шел… Лейф смотрел, как крупные капли разбиваются о капот и превращаются в мгновенно исчезающие крошечные облачка тумана — мотор еще не остыл. Почему я здесь сижу? На сорок третьем году жизни сижу в своей собственной машине у своего собственного гаража и тупо глазею на дождь. Растерялся, как пойманный омар. Почему я здесь сижу? И при чем тут омары? А… вот оно что… эти мороженые аргентинские омары, пришлось их выкинуть после рекламации теток из… и все же: почему я здесь сижу

О чем я думаю?

А… да. Кристофер. Опять сидит и таращится в телевизор. Ничего не делает… покуривает, иногда поест, что найдет, — и телевизор, телевизор… Дома он больше ничем не занимается.

А что мальчик делает вне дома, целыми выходными например, Лейф предпочитал не думать.

И отводит глаза. Совсем не так, как было раньше. Хотя и это, наверное, естественно.

Скоро я сломаюсь, обреченно подумал Лейф Грундт, вылезая под дождь. О, дьявол…

Он пробежал несколько метров и вошел в темный холл. Не зажигая света, повесил куртку и проследовал в кухню. Как только он зажег свет, тут же выяснилось, что Кристофер оставил все на столе. Не положил в холодильник ни масло, ни икру, ни сыр. Посудомойка, очевидно, была битком набита, потому что в мойке стояла липкая кастрюля из-под пасты, а в ней лежал такой же липкий дуршлаг.

Минут пятнадцать он приводил кухню в порядок, потом пошел к сыну. Тот, лежа в постели, смотрел ТВ, слава богу, хоть шведскую программу на этот раз. Как раз когда Лейф открыл дверь, один из актеров произнес: «Пошла ты в жопу, блядь несчастная».

Ну что ж, уже кое-что, подумал Лейф и засомневался: почему, собственно, он посчитал, что шведские программы лучше?

— Привет от мамы.

— О'кей.

— Она завтра приедет.

— Не знаю, буду ли я дома.

— Понятно. Пойду лягу. Тебе когда завтра?

— Могу спать до десяти.

— Разбудить перед уходом?

— Не надо. Сам встану.

— All right. Увидимся вечером.

— Наверное.

Спи, любимый мой мальчик. Не дай бог и с тобой что-то случится.

Но вслух он этого не сказал. Зевнул и вышел.