Человек без собаки

Гуннар Барбаротти проснулся и не сразу определил, где он.

Теплая рука на животе, причем чужая. Точно не его.

Женская. Женская рука. В его еще отуманенном сном сознании, как при скоростной перемотке видео, пролетела галерея женских лиц — все, с кем он просыпался за свою сорокашестилетнюю жизнь. Перемотка затормозила на последнем.

Марианн.

Вот и замечательно. Кроме своей бывшей жены, инспектор Барбаротти имел дело, самое большее, с дюжиной женщиной, и почти со всеми отношения ограничились одним-двумя эпизодами. Причем почти все эти любовные приключения пришлись на годы студенчества в Лунде. Больше двадцати лет назад.

А сейчас он с Марианн. Она все еще спит. Легкое, чуть посапывающее дыхание. Он рассматривал ее лицо с расстояния двадцати сантиметров, не больше: что нашла такая красивая женщина в таком недотепе, как он?

У женщин, слава богу, есть свои причуды.

Он же в Мальмё! Только сейчас, более или менее проснувшись, он сообразил, что находится в отеле «Балтазар» в Мальмё.

Просторный угловой номер на четвертом этаже. Его альма-матер, Лунд, в десяти километрах, не больше. Вот и замечательно — все элементы пазла встали на свои места.

Сейчас утро. Субботнее утро. Они приехали вчера и останутся до воскресенья. Свадьба.

Не их собственная, конечно. Еще не прошло и четырех месяцев, как они встретились на этом магическом греческом острове Тасос. Спешить им некуда. Сначала они понаслаждаются друг другом, как карамельками, а потом посмотрим — это ее слова. Барбаротти не нашелся что возразить, хотя ему было довольно трудно вообразить себя карамелькой. За осень потребность в карамельках заметно выросла. Они встречались уже раз десять, он познакомил Марианн с Сарой, а Марианн, в свою очередь, со своими детьми: мальчиком четырнадцати лет и девочкой двенадцати. Никаких трений не возникло. О Великий Бог, подумал он не далее как вчера. Я, конечно, не просил Тебя о ней, но готов начислить Тебе как минимум десять очков. Спасибо, что Ты мне ее послал.

Бог ответил, что если бы у людей хватило ума просить только о том, в чем они действительно нуждаются, было бы куда легче удовлетворять их просьбы. Гуннар Барбаротти отпарировал, что если Всесильный Бог существует, то мог бы и снабдить людей такой способностью — просить только о важном.

Бог попросил разрешения подумать и обещал вернуться к этому разговору.

А сегодня свадьба. Двадцативосьмилетняя сестра Марианн, Клара, арт-директор — Барбаротти был совершенно не уверен, что понимает, что это означает, — так вот, арт-директор Клара нашла своего принца, датского архитектора по имени Палле. Сама Марианн акушерка, в этой-то профессии Барбаротти был уверен. Она на двенадцать лет старше своей сестры-невесты (это определение необходимо, потому что в семье было четыре сестры и три брата; большинство, правда, сводные). Барбаротти поначалу до смерти перепугался, что ему придется идти на молодежную свадьбу, куда приглашены сто тридцать восемь гостей, ни с одним из которых он не знаком. Но отказаться показалось еще более неудобно, а когда выяснилось, что свадьба будет продолжаться все выходные и для них с Марианн заказан номер в гостинице, он понял, что готов примириться с некоторыми неудобствами.

— Конечно поезжай, сыч несчастный, — подбодрила его Сара. — Тебе тоже надо немного повеселиться.

Вот как она сказала, моя дорогая дочка, подумал Гуннар Барбаротти и от полноты счастья зевнул. Если бы она только знала…

Венчание проходило в церкви Сан-Петри. Оба молодожена на вопрос «Берешь ли ты…», не дожидаясь конца фразы, ответили «Да!!!», и все перешли в банкетный зал Петри. Это было очень близко, не больше чем в минуте ходьбы от церкви (и не больше трех-четырех минут до отеля «Балтазар», успела шепнуть ему Марианн по дороге).

Пировали долго. Сели за стол в начале седьмого, а пять часов спустя тосты все еще продолжались. Гуннар Барбаротти насчитал двадцать четыре речи и выступления, а если верить тамаде, молодому парню в голубом смокинге, предстояло выслушать еще как минимум полдюжины, прежде чем подадут грог и начнутся танцы. Это прозвучало угрожающе, особенно если учесть, что и сам тамада был на удивление многоречив.