«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном

Что ж, это верно в отношении моего вылета из Ленинграда, но затем я вместе со своей группой вылетел из Киева в Москву, а вскоре вылетел из Москвы за границу. А в московском аэропорту мне не устроили личный досмотр. Как и в прошлый раз в Ленинграде, пограничники очень дотошно обыскали мой портфель и чемоданы. Но они не заглянули в карманы моей куртки и не попросили вынуть все из карманов. Все это они вполне могли сделать. Так почему же не сделали? Итак, если моя версия соответствует действительности, если они и впрямь сознательно не стали распоряжаться, чтобы пограничники устроили мне личный досмотр, а, возможно, даже распорядились, чтобы пограничники особенно дотошно обыскали только мой портфель и чемоданы, то, разумеется, они поступили мягко не ради меня. Они поступили мягко ради крупного русского поэта, а в более широком смысле – ради блага русской литературы.

Предположение интересное, поскольку из него вытекает: даже сотрудникам КГБ было известно, что стихи Бродского гениальны. Я определенно не ожидала бы, что в американском ФБР знают толк в литературе.

Например, в Америке как-то не ожидаешь, что пограничники знают хоть одного американского поэта. Как-то не ожидаешь, что полицейские знают в лицо Ричарда Уилбура. Или А. Э. Столлингс. Конечно, в отличие от Бродского, она не была героиней громкого судебного процесса, но даже если бы такое случилось, я как-то не ожидала бы, что у обычных людей есть четкое мнение о ее поэзии.

Я бы никогда не подумала, что среднестатистические сотрудники КГБ хорошо разбирались в поэзии – по крайней мере, достаточно тонко, чтобы иметь свое мнение – положительное или негативное – о поэзии Иосифа. А теперь вы выдвигаете предположение, что они представляли себе масштаб его таланта.

Да, ведь если отклонить эту версию, единственное другое объяснение – крайняя безалаберность или некомпетентность, а трудно вообразить, что в КГБ или погранслужбе такое было возможно.

Это заставляет взглянуть на судебный процесс 1964 года под совершенно новым углом: возможно, подталкивает к мысли, что во время того судебного разбирательства люди не обманывались насчет сути происходящего и в каком-то смысле догадывались, что это суд над крупным поэтом по сфальсифицированному обвинению.

Что ж, тех, кто присутствовал на суде или читал о нем, нужно подразделить на разные группы. В зале суда большинство составляли рабочие и крестьяне, они скандировали официальный лозунг: «суд над социальным паразитом» – над tuneiadets. Немногочисленные свидетели защиты, а также очень многие из тех, кто читал репортажи в газетах, прекрасно знали, что Бродский – крупный русский поэт. Его «Большая элегия Джону Донну» датирована 1963 годом, а к февралю – марту 1964 года она довольно широко разошлась в самиздате. Я прочел ее в Варшаве в декабре 1964 года.

Верно. Я только хочу сказать, что…

Не забывайте, что два ярких стихотворения Бродского – «Памяти Т. С. Элиота» и стихотворение без названия, то есть «В деревне Бог живет не по углам…», – в 1967 году напечатали в альманахе «День поэзии», изданном в Ленинграде огромным тиражом. Итак, нельзя сказать, что Бродского вообще не печатали. В 1962 году были опубликованы его переводы с испанского, а в 1963‑м – переводы с сербохорватского.

Но вы высказали очень интересную мысль. Я действительно исхожу из предположения, что Владимир и Николай знали о его стихах и знали, что это хорошие стихи.

В общем, в суд власти пригнали полный зал рабочих с местных заводов – эти люди никогда в жизни не слышали имени Бродского и тем более не читали его стихов.