Черчилль. Молодой титан

Сам не подозревая о том, Ф.Э. Смит, устраивая костюмированный бал, предоставил тем самым либералам и тори последнюю возможность посмеяться над собой, прежде чем вспыхнут новые ожесточенные сражения, в пожаре которых исчезнут старые привилегии аристократов. Дружба Черчилля и Смита выдержит испытания политических баталий нескольких ближайших лет, но многие парламентарии из двух противоборствующих партий разорвут существовавшие между ними прежде дружеские или приятельские отношения. Костюмированный бал не был демонстрацией богатства. Это была демонстрация веселого презрения к приближающейся катастрофе — утрате давних привилегий, — и последняя попытка предотвратить горькие потери, которые внесут смятение и раскол в собственной стране и за ее пределами. Обе стороны осознавали, что течение несет их к водопаду, однако ни те, ни другие не пытались вовремя, пока это еще не поздно, уклониться от опасности.

Усмешка частенько появлялась потом на лице Асквита. Он слишком долго продержал всех в неведении о том, что король дал торжественное обещание, и когда объявил об этом, оппозиция почувствовала себя преданной. Премьер-министра обвиняли в том, что он сбивает страну с правильного пути, что он обвел нового монарха вокруг пальца и вовлек его в унизительную для его положения политическую игру. Одним из самых ярких критиков готовящегося закона стал Ф.Э. Смит. В понедельник 24 июля он устроил в палате общин грандиозное шоу, которое могло бы затмить и костюмированный бал в «Кларидже», хотя на этот раз Ф.Э. явился в обычном делом костюме. Заднескамеечники тори бурно поддерживали его. И этот спектакль был намного более шумным, чем костюмированный бал.

В тот июльский день Лондон накрыла волна духоты и нестерпимого зноя. Члены кабинета изнемогали от жары, когда Асквит встал, чтобы произнести послеобеденную речь по вопросу о парламентском билле. Он приехал на заседание парламента с Даунинг-стрит в открытом автомобиле вместе с Уинстоном в сопровождении Марго и Вайолет. На улице выстроились толпы сочувствующих. Когда Марго и Вайолет поднялись на галерею для леди, то и там все было заполнено до отказа. Многие женщины в состоянии волнения даже встали со своих мест, чтобы лучше видеть происходящее.

Но как только Асквит открыл рот, Ф.Э. Смит и Линки Сесил вскочили и начали перекрикивать премьер-министра. Половину из того, что они сказали, понять было невозможно, потому что ропот поднялся со всех сторон. Однако сквозь шум и крики Смит все же сумел прокричать, что «правительство привело к полной деградации политическую жизнь в стране». Сесил своим пронзительным голосом все время то призывал всех «к порядку», то выкрикивал бессвязные фразы вроде «проституирование общепринятых парламентских правил». Наверное, с полчаса Ф.Э. и Линки продолжали в том же духе, причем к ним присоединились остальные тори, выкрикивавшие Асквиту «диктатор» и тому подобные оскорбления. Премьер-министр, кому так и не дали высказаться, вынужден был сесть. Лорд Хью пришел в такое неистовство, что казалось вот-вот и его нервная система не выдержит напряжения: лицо его исказилось, а тело изогнулось под каким-то невероятным углом.

В момент короткой паузы член лейбористской партии Уилл Крукс услышал, как Линки говорит: «Многих людей обвинили бы уже давно даже за половину того, что благородный лорд сделал сегодня».

И без того взмокшие от пота Марго и Вайолет пришли в ужас из-за бешеного нападения, которому подвергся Асквит. Сесил не просто покраснел, он почти побагровел от прилива чувств, и Вайолет позже напишет, что тот «выглядел настолько же отвратительно, как бабуин или эпилептик на грани припадка или как все суфражистки вместе взятые». Марго настолько вывели из себя действия Смита и Сесила (она назвала их «скотами», а потом почему-то «евнухами»), что она отправила записку министру иностранных дел сэру Эдварду Грею, сидевшему рядом с ее мужем, с просьбой положить конец этому бесчеловечному и унизительному представлению.

Еще с тех пор, когда Кэмпбелл-Баннерман занимал премьерское кресло, Грей пользовался всеобщим уважением, может быть, отчасти из-за того, что в отличие от Черчилля никогда не вступал ни с кем в жаркие споры и не устраивал представлений из своих речей. Он оставлял впечатление человека щепетильного, руки его были чисты, ни в каких закулисных интригах он не был замешан, не принимал участия в «драках не по правилам», столь свойственных многим политикам. Благодаря этим качествам сэра Эдварда Грея, один из журналистов написал о нем: «Мужские страсти, базарные крики, неистовство споров его не касались. Он всегда держался в стороне от них в некоторой изоляции, исполненной степенного величия».

Вот почему Марго инстинктивно обратилась именно к нему, чувствуя, что только он в состоянии навести порядок в парламенте. Позже она вспоминала: «Я быстро нацарапала ему записку и отправила ее вниз с нашей душной галереи: «Они должны прислушаться к твоим словам, — ради бога, помешай им передраться между собой как кошки с собаками!»