Через не могу

Провинциальные города (по контрасту с совет­скими) поражают меня больше всего. Умудрились сохранить красоту и природу даже на задах автобусных станций, даже у городских помоек... Словом, куда они девают все свое уродство и грязь, я поняла только, когда приехала в Детройт. Вот там все это и есть. Оставлено на развод.

В середине ноября, в день моего рождения (в Ленинграде обычно день первого снега и вечных зимних сумерек, а здесь солнечный и почти жаркий) отправились компанией на ферму, где делают сидр. Огромный красный амбар — как на открытках "Ноше, sweet home" — внутри весь уставлен бумажными кошелками с разноцветными яблоками. Яблочный дух такой сильный, что уже перестает быть запахом и становится литературным персонажем. У старинного жома — румяные и приветливые герои Карсон Мак-Каллерс: "Where are you from, mam? From Russia?! Lord! Is it in Siberia?"³

Во-вторых, экономика тире богатство. Не бога­тых людей. Богатых, по-настоящему, по-здешнему, я вообще еще не видела. Ни у каких миллионеров в домах не была. Нет, я имею в виду богатство страны, ее супермаркетов, "забегаловок", государственных школ, общественных уборных, клиник для нас, бедных... А главное — удобно. Вам, наверное, не понятно, что у человека могут слезы благодарности наворачиваться на глаза, когда он покупает карандаш с резинкой на конце. А бутерброд с горячей котлетой... А зубной кабинет отдыха!.. А рожать, говорят, так удобно, что даже стыдно.

В-третьих (на самом деле во-вторых, переходящее в во-первых), — доброжелательство и уважение, я бы сказала, ко всему живому. В этом смысле медсестры, официантки и кассирши с последнего места в Советском Союзе здесь переместились на первое. В

детские сады маленькие дети рвутся и даже демонстративно показывают, что любят воспитателей больше, чем родителей. С учителями шутят!! С профессорами спят.

И так далее, и так далее, и так далее... и, наконец, дорога! На конец — потому что она находится точно на границе и на пике моих восторгов и страхов.

Недавно мы с мужем и Наташей (которой теперь шесть) подъезжали впервые к Чикаго. И так случилось, что наш въезд пришелся как раз на вечерние часы пик — между 4-мя и 5-ю пополудни. Дорога в Чикаго входит пятирядная, с бетонными стенками, поднятая над предместьем на уровень крыш и последних этажей. По ней летят, не снижая еще скорости, в пять рядов, как-то умудряясь вылетать на нужных съездах и влетать в редкие просветы между плотно идущими машинами с так называемых "мерджей". (И я думаю: что за американцы в этих машинах? Те, про кого их главный мужчина сказал: "Какими вы не будете"? Ну хорошо, а я-то что здесь делаю, Анна Иванна Обломова?) Среди автомобилей мчатся гигантские, закрывающие небо грузовики. Между ними иногда вспыхивает низкое солнце и слепит водителей. Следишь за машинами и знаками так напряженно, что не успеваешь взглянуть на город, который разворачивается под дорогой. Над ней и под ней проходят еще другие дороги предгородской развязки, так что временами видишь сразу сотни машин, летящих навстречу, над, вбок... Машины меняют ряды, обгоняют друг друга, как конькобежцы. И такой же вот все время звук: вжик-вжик! Звук скорости. Боже милостивый! И не j то что даже страшно, а как-то завороженно. Уж и за

ребенка, притулившегося на заднем сидении, перестаешь бояться, а только думаешь залихватски: "Ну, все!!.."

Наш с Вами персонаж заметно поздоровел — мне смешно вспомнить, как подруги говорили: "Ты с ума сошла везти с собой девяностолетнюю старуху — она у тебя умрет в дороге!" А бабушка — как Иван-дурак из "Конька-Горбунка" — прыгнула в кипящее молоко и помолодела. Тут гавайский банан, там флоридский апельсин, глядишь — гипертонии как не бывало. Каждое утро она обходит солдатским шагом наш квартал и пытается заговаривать с соседями.

Бабушка, они американцы, они по-русски не понимают.

И бабушка сердито говорит:

Но простейшие-то слова они должны знать!

Я чувствую — в ней живет не исстребленная возрастом уверенность, что она сможет приспособить к себе всякую новую жизнь. Но все мои попытки приспособить ЕЕ к новой жизни разбиваются о боярское, допетровское упрямство. "Халле! — говорит она громко уходящим из дома американцам. И на поправки детей: "Ну вот еще, будете меня учить... Всегда считалось, что "Халле" значит "До свидания" ".

Поехали с бабушкой в здешнюю Ратушу — Горсовет — Сити Холл устраивать ей пенсию — пособие — SSI. Первая в Америке унылая очередь из стариков и неудачников. Комфортабельная, конечно: на всех хватает стульев, тепло, светло, играет тихая музыка. Чиновником, занимавшимся бабушкиным делом, оказался пожилой джентльмен. Я облегченно вздохнула — молодые чиновницы здесь обычно словно зачарованные — в ушах музыка, во рту жвачка, в глазах La dolca vita. Муж говорит про них: "Эти — из страны Донтгиведемия" (От "Don't give а damn ").⁴

На лице же нашего чиновника было написано, что он честен, опытен и доброжелателен. Он не раздражался на тупых иностранцев, а наоборот, старательно выговаривал слова, чтобы я легче его понимала: