Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой полови

Дон Левин отстаивал мнение о Сталине как агенте царской охранки; другие авторы ставили подлинность документа под сомнение, правда, зачастую с колебаниями. Придерживаясь мнения, что Сталин был связан с охранкой, и соглашаясь в этом с выводами Дон Левина, изложенными в его книге «Величайший секрет Сталина»[865], Николаевский все-таки пришел к твердому убеждению, что само «письмо» было подделкой. 20 апреля 1956 г. он писал известному эмигранту, автору нескольких книг о советской действительности в первые годы большевистской власти Н.В. Валентинову, что теперь «все только и говорят о провокаторстве Сталина» и что ранее Николаевского просили напечатать пресловутое письмо с комментариями, но он отказался, так как документ – поддельный и может только скомпрометировать разоблачение Сталина как провокатора. Через несколько дней, 25 апреля, аргументируя свою позицию, Николаевский писал тому же Валентинову:

«От документа, пущенного в обращение […] Дон-Левиным, за десять километров несет такой фальшью, что нужно быть просто слепым или дураком, чтобы ее не заметить. Неужели департамент полиции не знал, что нет «Енисейского охранного отделения», а есть «Енисейское губернское жандармское правление»? Ротмистр Железняков действительно существовал, но не был начальником несуществующего Енисейского охранного отделения. В книжечке Москолева «Русское бюро большевистской партии» (изд. 1947 г.) на стр. 149–165 довольно подробно рассказывается, как и кто следил за Сталиным в Туруханском крае. Упоминается и ротмистр Железняков, но не в качестве начальника «Охранки». В донесении полиции говорится побочно о Джугашвили (о Сталине тогда почти никто не слышал), и, конечно, не в том придуманном (глупо!) стиле, в каком составлен документ»[866].

Имея в виду высокий авторитет Николаевского как историка и источниковеда, сам Дон Левин пытался привлечь его на свою сторону. Он послал Борису Ивановичу оказавшееся в его распоряжении письмо жандармского генерала А.И. Спиридовича, которое, казалось, должно было подтвердить версию о подлинности разоблачительного документа. Ответ Николаевского от 30 апреля 1957 г. был вежливым, но твердым. Николаевский считал, что «по-настоящему нового» в письме Спиридовича «не много. Спиридович все свои жандармские добродетели подробно описал в интересных воспоминаниях[867]. Еремина он причесывает под свою гребенку»[868].

Немаловажно отметить, что все те несообразности в «ереминском документе», на которые обратил внимание Николаевский, в наше время полностью подтверждены известным исследователем политического сыска в России З.И. Перегудовой[869]

и видным архивистом В.П. Козловым.

Козлов, в частности, пишет: «Политический подтекст дискуссии, конечно, сдерживал продвижение к признанию документа фальсификацией, но он же еще больше оттеняет то обстоятельство, что тяга к истине составляет неотъемлемую черту, присущую человеческому знанию. С позиции «Сталин – агент охранки» конечно же проще объяснить многие события советской истории, но от этого понятнее для всех нас она не станет. Наоборот, она будет упрощена, даже примитивизирована, и в личностях ее персонажей, и в сущности происходивших событий и явлений»[870].

По всей видимости, именно материалы о Сталине, о его восхождении к власти и борьбе с оппозицией 20-х годов заинтересовали Николаевского при работе с архивными фондами Троцкого.

Архив Троцкого был продан Гарвардскому университету в Бостоне самим Троцким незадолго до его гибели. Позже архив был открыт для всех желающих. Хранился он в Хогтонской библиотеке университета, так называемой библиотеке редких книг и рукописей.

Изначально Николаевский собирался познакомиться с фондом Троцкого еще в 1942 г., то есть в то время, когда архив был еще закрыт для исследователей. Заручившись согласием вдовы Троцкого Натальи Ивановны Седовой на ознакомление с бумагами ее мужа, Николаевский надеялся через профессора Гарвардского университета М.М. Карповича получить еще и необходимый гарвардский допуск[871].

Карпович, однако, разочаровал своего старого знакомого. 21 апреля 1942 г. он написал, что директор Хогтонской библиотеки «с самого начала окружил все это дело какой-то чрезвычайной таинственностью. Ни меня, ни Вернадского[872]

он не подпустил к этим бумагам на пушечный выстрел. Правда, это было давно, и тогда он говорил нам, что архив еще не приведен в порядок и что ожидаются дополнительные получения (после смерти Троцкого). С тех пор обстоятельства могли измениться. Во всяком случае, спрос не беда»[873].

«Спрос» не замедлил, но был безрезультатным. Николаевский поблагодарил Карповича за советы, но в Хогтонскую библиотеку так и не попал.