Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой полови

Впрочем, в рассуждениях Николаевского было одно весьма существенное противоречие, которое он так и не смог преодолеть. Он писал, что Сталин вел «политику преступную, но единственную, при которой диктатура могла удержаться. Его действия были определены этой политикой. Он террор вел не по безумию Калигулы, а потому, что сделал его фактором своей активной социологии… Он убил миллионы и, в частности, истребил весь слой старых большевиков, так как понял, что этот слой против его «коммунизма»[878]. Но если «чистка» была направлена против старых большевиков, зачем было убивать миллионы людей, которые никакого отношения к этой прослойке не имели? Очевидно, кроме истребления реальных или потенциальных противников у Сталина была более широкая задача, которой и объясняется непредсказуемость террора, превращение в его жертв не только партийной, советской, хозяйственной, военной, научной элиты, но и рядовых рабочих, колхозников, служащих. В стране создавалась ситуация, когда каждая семья, каждый человек дрожал, не зная, проснется ли он утром в своей постели или ночью будет взят НКВД. Как раз превращение всего населения СССР в стадо запуганных овец, послушно выполняющих волю диктатора, и являлось целью террора 1936–1938 гг.

Николаевский обдумывал обстоятельства смерти Сталина, склоняясь к выводу, что вождю и учителю помогли умереть. Он писал Суварину через две с половиной недели после смерти Сталина:

«Жизнь всегда требует компенсации и если и дарит таким хорошим подарком, как удар у Сталина (или удар по Сталину?), то отплачивает на другом. Я все более и более прихожу к выводу, что Сталин умер в результате большой борьбы, которая заполнила первые месяцы этого года и смысл которой состоял в разгроме личного секретариата Сталина блоком Маленкова с Берией»[879]

.

В другом письме, вскоре после этого, говорилось: «Похоже, что Сталину помогли умереть и что на этой почве теперь начинается борьба»[880].

«Товарищ Томас» и Коминтерн

В творчестве Николаевского американского периода значительное место занимала история международного коммунистического движения, особенно на ранних этапах его развития. В ряде публикаций он доказывал, что с самого начала Коммунистический интернационал создавался как орудие внешней политики большевистского государства, что зарубежные компартии, в той или иной степени выражая настроения части индустриальных рабочих и особенно деклассированных элементов капиталистических стран, колониальных территорий и полуколоний, в то же время цинично и недвусмысленно направлялись в своей деятельности кремлевскими владыками, использовавшими прежде всего такой мощный, почти никогда не подводивший стимул, как обильные денежные вливания.

Исключительно важное значение в этом смысле имела публикация Николаевским рассказов «товарища Томаса», зарубежного агента Коминтерна, с которым автору удалось встретиться в мае 1935 г. Встреча состоялась в Праге, куда Николаевский поехал из Парижа по делам, касавшимся подпольной работы социал-демократов в гитлеровской Германии (руководство СДПГ создало в столице Чехословакии свой внешний центр связи со страной). Кто-то из сотрудников этого центра сообщил Борису Ивановичу, что в городе находился некий «товарищ Томас», недавно вырвавшийся из Германии и желавший с ним встретиться. Встреча состоялась 20 мая 1935 г. Томас собрал большую библиотеку по истории Коминтерна и революционного движения в разных странах, собственную переписку, а также документы Ленина, Троцкого, Зиновьева и других большевистских деятелей. Зная (видимо, со слов эмигрантов из Германии), что именно Николаевский организовал в 1933 г. вывоз из Берлина архива германской социал-демократии, и, очевидно, переоценивая его связи и влияние, Томас во время встречи спросил Николаевского, нет ли у того возможности «на любых условиях» вывезти его архив.

Как писал Николаевский, он был вынужден разочаровать своего собеседника. «Я был готов сделать шаги для выяснения обстановки, – но шансов на успех не видел»[881], тем более что мало было времени. В распоряжении новых знакомых было всего двое суток. На третий день Николаевский должен был возвращаться в Париж. Тем не менее два вечера в Праге он посвятил расспросам «товарища Томаса», который рассказывал о своей жизни «без необходимой последовательности», а Николаевский записывал эти воспоминания, которые, правда, не были «доведены до конца». Через много лет Николаевский сокрушался: «До сих пор не могу себе простить, что не задержался в Праге еще на несколько дней для доведения их до конца». Записи первого вечера историк переписал начисто и во второй вечер прочитал их Томасу, который все одобрил, сделав дополнения и уточнения.