Черное солнце

– Тогда о чем ты хотел поговорить? – после того, как Эдвард очнулся в машине по дороге в Кале, он не произнес ни слова. И все это время Элисон с тревогой наблюдала за ним. На ее вопросы он не отвечал и взгляд его стал таким жестким, что, смотря на Эдварда, Эшби думала о том, понимает ли он, где сейчас находится?

– Харри? – Элис потянула за рукав его пальто и вынудила Эдварда повернуться.

– Баве поставил тебя ко мне в пару из-за твоей внешности, Агна. Потому что ты очень красивая. И твоя красота слишком необычна для Германии. Впрочем, для Франции тоже, – в тусклом свете уличного фонаря Милн посмотрел сначала в глаза Элисон, а потом почти коснулся пальцами ее темно-рыжих волос, но убрал руку, снова глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым вверх, – он рассчитывает, что ты станешь своеобразной приманкой для того круга, в котором нам предстоит вращаться. Прости, но ты должна это знать.

– Он думает, что я стану…? – Элисон не закончила фразу и посмотрела на центральную фигуру памятника, правая рука которой изящно и печально указывала в небо.

– Я не знаю, что он думает. Но предполагаю. Именно поэтому я прошу тебя доверять мне. Баве здесь нет, и он никогда не окажется в таком переплете, как мы с тобой, Агна. Никто из центра точно не знает, что сейчас происходит в Берлине, поэтому они отправили туда нас. И мы должны выжить.

Элисон закрыла глаза, чтобы Эдвард не видел ее слез, но даже из-под закрытых век капли быстро сбегали по ее лицу и падали вниз. Он стер несколько капель с ее щек, и наклонившись, поцеловал в губы.

– Нет…не надо.

Она осторожно провела рукой по отворотам пальто Эдварда, и пошла в сторону гостиницы.

Глава 5

Брюгге, Гент и Антверпен легли одной сплошной полосой, по которой иногда, – в общем, довольно часто, я гнал все сто восемьдесят километров. На шоссе между городами мы редко встречали попутчиков. Скорость охлаждала разум, становилось легче.

Как ко всему относилась Эл? Не знаю. Мы не разговаривали – настолько, насколько это было возможно между двумя людьми, которые день за днем, на протяжении нескольких недель, находятся рядом друг с другом…Слишком близко и слишком далеко.

Наш Grosser Mercedes – «большой «Мерседес», как его называли в Берлине – был великолепной машиной. Черный, элегантный, с отточенными линиями, блестящий на солнце, – я думаю, этот автомобиль нравился Элис, хотя она ни разу об этом не сказала, упрямо сохраняя молчание на протяжении всего пути, который нам оставалось преодолеть до Германии.

Устав от дороги, она перебиралась на большое заднее сидение, где можно было неплохо выспаться. Так мы проезжали день за днем, следуя извилистыми поворотами загородных шоссе. Те дни были на удивление солнечными, и, если позволяла погода, мы опускали крышу «Мерседеса», который, превратившись в кабриолет, был больше похож на грозный воздушный корабль, чем на машину, которая способна ездить по земле. Конечно, мы не могли постоянно находиться в пути, и, по примеру Кале, останавливались в мелких гостиницах, где, самое большее, проводили сутки, а потом снова отправлялись в путь. На самом деле, я очень хотел поговорить с Эл. Но после Кале эта идея казалась еще более странной, чем прежде. Мне хотелось узнать новости о ее брате, Стиве, с которым мы были хорошими друзьями во время нашей учебы в Итоне. Но как бы я ни старался, все мои вопросы о нем Элис настойчиво игнорировала, – пожимала плечом и отворачивалась к окну.

После остановки в Кале она вела себя странно, и я не мог ее понять. Конечно, было бы лестно думать, что так на нее подействовал мой поцелуй, – то, о чем я хотел бы пожалеть, но никогда не жалел, потому что с первого дня нашей встречи в кабинете Баве, и позже, наблюдая за ней, когда она с удивлением рассматривала маску в чалме над памятником королевы Анны, я хотел этого, хотел ее поцеловать; но не эта моя «вольность» была причиной переменчивого настроения Эл. Она смеялась и грустила, впадала в задумчивость или часами сидела почти неподвижно, накручивая на указательный палец длинную прядь волнистых волос. Может быть, так проявлялось ее волнение перед тем, с чем ей предстояло встретиться в Германии, а может, это было совсем не так. Иногда мне казалось, что я слишком много думаю, и можно было бы, – хотя бы на некоторое время, – разрешить себе быть таким же свободным, как Элисон. А она выглядела именно такой – свободной и легкой, несмотря на все тревоги, раздирающие ее изнутри. И я завидовал ее свободе и наивности. Потому что я забыл, что так бывает. Но так – было, действительно было. И если когда-нибудь кто-то вспомнит о нас, о тех, кто выжил или погиб в это беспокойное время, мне бы хотелось, чтобы они знали, что мы часто забывали о войне.