Черные крылья Ктулху. Истории из вселенной Лавкрафта

— Над этой загадкой ученые долго головы ломали, — кивнул он. — Сперва европейцы доказывали, что в шестнадцатом веке приключилась эпидемия сифилиса, потому что моряки завезли его с Американского континента, затем американские ученые, побуждаемые национальной гордостью, принялись доказывать, что на самом деле это европейские моряки завезли сифилис в Америку. В семидесятые годы выдвигалась гипотеза о том, что на каждом из континентов в период изоляции возникли разные штаммы спирохеты, причем местное население выработало некоторый иммунитет к своему штамму — но не к чужому; однако необходимое оборудование для подтверждения теории мы обрели не раньше, чем ученые, спеша завершить проект «Геном человека»^{154}, разработали и усовершенствовали секвенаторы^{155}.

— И теперь вы работаете с другими штаммами бактерий, которые, возможно, были перенесены с континента на континент? — предположил я. — Когда вы не в отпуске и не изучаете навязчивые фобии вашего деда, так?

— Не только с бактериями, — зловеще промолвил Тербер, но он все еще был в отпуске, и мысли его занимал Ричард Аптон Пикман. — А название у этой картины есть? — спросил он, снова качнув головой в ее сторону.

— Боюсь, нет. Ничего такого мелодраматического, как «Трапеза гуля» или хотя бы «Происшествие в метро», предложить не могу.

Гость снова посмотрел на меня, чуть сощурившись: верно, отметил про себя, что мне знакомы названия из рассказа, написанного Лавкрафтом на основе мемуаров, переданных ему Эдвином Бэрдом^{156}. Затем допил чай. Пока я наливал ему вторую чашку, профессор встал и подошел к картине, чтобы рассмотреть ее получше.

— Должно быть, ранняя работа, — наконец подвел итог он. — Это просто портрет — всего-то-навсего учебный этюд. В лице, конечно же, просматриваются все характерные признаки, — никто, кроме Пикмана, не напишет лица так, чтобы в дрожь бросало. Даже сегодня, во времена телешоу уродов, когда жертвы генетических заболеваний, которые встарь принято было скрывать и замалчивать, отслеживаются через последовательность пластических операций съемочными группами документалистов, в моделях Пикмана все равно ощущается нечто уникальное — странное и чудовищное… или, по крайней мере, в его технике. На этом вашем портрете еще и фон необычный. В поздних работах Пикман изображал на заднем плане кладбища, туннели метро, подвалы, тщательно выписывая детали, а тут фон размытый и почти пустой. Однако картина неплохо сохранилась, а само лицо…

— «Лишь истинному художнику известна настоящая анатомия ужасного, физиология страха», — процитировал я.

Но наш интеллектуал сдавать позиции не собирался.

— …И «с помощью каких линий и пропорций затронуть наши подспудные инстинкты, наследственную память о страхе, — продолжил он по памяти, доканчивая цитату из текста Лавкрафта, — к каким обратиться цветовым контрастам и световым эффектам, дабы воспрянуло ото сна наше ощущение потусторонней угрозы»[11].

— Но вы же молекулярный биолог, — обронил я небрежно, словно бы походя. — Вы не верите в подспудные инстинкты, наследственную память о страхе или дремлющее ощущение потусторонней угрозы.

Это было ошибкой. Профессор резко обернулся, посмотрел мне прямо в глаза, и в пронзительном взгляде его явственно читалась настороженность.

— Собственно говоря, верю, — заявил он. — Вообще-то, в последнее время я очень заинтересовался молекулярной основой памяти и биохимией фобий. Думаю, мой интерес к пережитому моим дедом постепенно начинает влиять на мои профессиональные интересы и наоборот.

— Это вполне естественно, профессор Тербер, — заверил я. — Все мы начинаем жизнь как люди разносторонние, но все мы склонны воспринимать себя как некий пазл, пытаясь составить кусочки вместе так, чтобы получилось что-то осмысленное.

Гость снова обернулся к картине — к странному, искаженному лицу, что явилось словно бы квинтэссенцией самого примитивного ужаса, еще более первозданного, чем патологическая боязнь пауков или высоты.

— Раз уж у вас есть эта картина, — промолвил он, — наверняка сохранились и еще какие-то вещи, привезенные Сайлесом Элиотом обратно в Англию в тридцатых годах, когда он покинул Бостон. А посмотреть можно?

— Ну, не то чтобы эти вещи были удобства ради сложены в один старый чемодан, аккуратно убранный на антресоли или в чулан, — отозвался я. — Если какие и сохранились, то их поглотил хронический беспорядок, царящий в этом доме. Как бы то ни было, вас на самом-то деле интересует только одно — то, чего у меня нет. Никаких фотографий не существует, профессор Тербер. Если Пикман в самом деле писал лица на своих портретах с фотографий, Сайлес Элиот их так и не нашел — во всяком случае, из Бостона с собою не привез. Поверьте, мистер Тербер, если б привез, я бы знал.

Не знаю, поверил мне профессор или нет.

— Не согласились бы вы продать мне эту картину, мистер Элиот? — спросил он.