Черные листья

— А я-то думал — ты умный. «Не надолго, недельки на две». Ты отдаешь отчет своим словам? Да ты меня и трактором не утянешь в свою больницу! Чем там дышать? Карболкой? И кто за меня будет работать?

На маленьком столике в изголовье его постели лежали толстый блокнот и несколько карандашей и ручек. Петр Сергеевич приподнялся на локте, раскрыл блокнот и быстро начертил какую-то схему.

— Смотри, Илья, — сказал он врачу. — Это рабочая часть струговой установки. Вот это — передвижная крепь, гидродомкраты, конвейер, это — тяговая цепь, это — привод. В сочетании все называется комплексом. Ты все понимаешь? Этот комплекс — детище нашего института. Значит, и мое детище! Уже сейчас он дает по восемьсот тонн угля в сутки. Из одной лавы дает, понимаешь? А мощность пласта — менее шестидесяти сантиметров. Но восемьсот тонн далеко не предел, слышишь? Полторы, две тысячи тонн — вот наша мечта! И мы ее осуществим, можешь в этом не сомневаться, Илья. Знаешь, в чем причина наших прежних неудач?

Разумовский покачал головой:

— Ты плохо кончишь, Петр, сын Сергея. Я понимаю человеческую одержимость, я иногда преклоняюсь перед ней, но я не могу понять вот такого наплевательского отношения к своему здоровью. И знаешь, почему я не могу этого понять? Люди, подобные тебе, совсем не думают, что они разбазаривают государственные ценности. Не доходит? Каждый человек — это государственная ценность. От него ждут полной отдачи всего, чем он обладает. Отдачи его знаний, опыта, умения, энергии и так далее и тому подобное… А что делаешь ты? Много ли надо ума, чтобы работать на износ? И что ты сможешь дать людям, если выйдешь из строя?

Батеев с огорчением закрыл блокнот и сказал:

— Нудный ты человек, Илья. Я тебе о Фоме, а ты о Ереме… Нет в тебе настоящего огня — не загораешься ты, не вспыхиваешь. Может, посоветуешь мне вообще подать в отставку? Выйти на пенсию и разводить тюльпаны?

Разумовский встал, подошел к двери и окликнул:

— Вера Михайловна!

Вошла жена Батеева. Она старалась держаться, старалась не показывать свою тревогу, но, кажется, ничего не могла с собой поделать. Даже в том, как она взглянула на мужа, угадывалось ее смятение.

Разумовский сказал:

— Вера Михайловна, очень прошу вас быть с этим человеком построже. Не давайте ему никакой воли. Сейчас не время для каких-либо его эмоций, и если он этого не понимает, тем хуже для него.

— Что он должен делать? — спросила Вера Михайловна.

— Лежать, — коротко ответил Разумовский. — А я скоро опять приду.

3

Петр Сергеевич лежал. Жена унесла блокнот, спрятала листы бумаги с какими-то набросками и расчетами, убрала даже книги — читать тоже нельзя.

Батеев глядел в потолок и, потирая ладонью левую сторону груди, усмехался: «Государственная ценность… Я — государственная ценность. Я не имею права ее разбазаривать — ее надо беречь. То есть я должен беречь самого себя. Должен спокойно лежать и думать о тюльпанах. Ах, как они прекрасны, эти тюльпаны, как радуют глаз их необыкновенные краски!»

Услышав громыханье посуды на кухне, он осторожно встал и на цыпочках подошел к телефону. Воровски оглядываясь на дверь, набрал номер Кострова и шепотом сказал:

— Николай Иванович, я маленько прихворнул, поэтому нахожусь дома. У меня к тебе просьба: узнай, как там идут дела, и позвони.

Костров спросил:

— Гриппуешь? Давай недолго. Приехал Бродов, только сейчас о тебе спрашивал. Спрашивал, где ты есть.

— Он у тебя?

— Нет, на комбинате. Кажется, у Грибова.

— А зачем он приехал?

— Черт его знает! Запросил данные: сколько участок Каширова недодал угля за то время, пока там была «УСТ-55». Но ты не беспокойся, не подведем. Выздоравливай.

Костров отключился, а Петр Сергеевич еще долго стоял с телефонной трубкой в руке, размышляя, что привело к ним Бродова. Ясно было одно: приехал Арсений Арсентьевич не с добрыми намерениями. Начнет крутить-раскручивать цепочку, зацепит и Кострова, и Тарасова, и, пожалуй, самого Грибова. Правда, время сработало не на Бродова, но он калач тертый, ему из мухи слона сделать — как иллюзионисту проглотить шпагу. Да, Бродов — шпагоглотатель отменный, тут уж ничего не скажешь. Наверное, получил соответствующий сигнал, вот и примчался. «Плохи твои дела, Петр, сын Сергея, — сказал самому себе Батеев. — Зело плохи. Вполне возможно, что Бродов застопорит испытания «Усти». Не посмотрит, что они подходят к концу…»

Он положил трубку и поковылял к кровати. Лег, закрылся простыней с головой. Сердце, слегка отпустив, снова заныло, и Петр Сергеевич чувствовал, как оно периодически дает перебои. В такие мгновения Батеев испытывал странные ощущения, ранее ему незнакомые: он словно стремглав куда-то бежал, бежал под гору, а его вдруг останавливала неведомая ему сила и бросала назад, к тому месту, откуда он начинал свой путь. И еще ему казалось, будто та же неведомая сила подхватывает его и несет в закрытую густой мглой высь, а потом неожиданно отпускает и он в каком-то сладком ужасе падает вниз. Несколько быстрых толчков крови и сердца — Батеев устремляется ввысь, пауза — длинная, как вечность, — он опять падает.