Черные листья

Кажется, Михеев уловил в тоне секретаря горкома иронию, но принял ее не на свой счет, а на счет все тех же бестолковых и нерадивых поставщиков, во все времена мешающих работать строителям. И он тоже иронически усмехнулся:

— Только вот теперь и проясняется. А ведь уже заканчивается третий квартал…

Евгеньев пододвинул начальнику строительного участка пачку с сигаретами, предложил, закуривая сам:

— Курите, Михаил Александрович.

Потом встал из-за стола, подошел к открытой форточке. Курил он с каким-то азартом, изредка произнося: «Да-а…» Затем, не оборачиваясь и не глядя на Михеева, спросил:

— Значит, вы утверждаете, что если бы вам аккуратно поставляли такие материалы, как цемент, лес, шифер, работа вашего строительного участка была бы на уровне?

— Безусловно! — воскликнул Михеев. — В этом не может быть никакого сомнения!

Евгеньев снова вернулся на свое место, сел и посмотрел на начальника участка с каким-то особым вниманием, словно вот только теперь и увидел, каков он есть, этот человек с приятной внешностью и хорошей, по-детски чистой улыбкой.

— Вы, кажется, коммунист с тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, Михаил Александрович? — неожиданно спросил он.

— Совершенно точно, Георгий Дмитриевич. Десять лет, как я уже в партии.

— Немалый срок, — подтвердил Евгеньев. — За такой немалый срок человек, как правило, должен чему-то научиться. По крайней мере, порядочности и элементарной честности. Вы со мной согласны, товарищ Михеев? Если он за десять лет пребывания в партии ничему этому не научился, вряд ли от него можно ожидать чего-либо в будущем.

— Я не совсем вас понимаю, — сказал Михеев. — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду вашу личность, товарищ Михеев, — жестко ответил Евгеньев и посмотрел на Михеева сразу потемневшими глазами. — Зачем вы лжете? Зачем вы все лжете, я у вас спрашиваю? Кто и что вас заставляет лгать? Вы действительно недополучили в третьем квартале около двух тысяч тонн цемента, около тысячи кубометров леса и какое-то количество шифера. Вы правильно рассчитали: любая проверка подтвердит ваши слова. Но на сегодняшний день на складах вашего строительного участка лежит около полутора тысяч тонн цемента, более тысячи кубометров, а точнее — тысяча сто сорок два кубометра леса, около трех вагонов шифера. Примерно такой же остаток этих материалов составлял и на конец первого, и на конец второго кварталов. Поэтому естественно, что отнюдь не их отсутствие, как вы тут утверждали, тормозило работу вашего участка… Вот я у вас и спрашиваю: зачем вы лжете, зачем выворачиваетесь? Можете вы ответить на мой вопрос?

Михеев мгновенно сник и сидел подавленный, весь какой-то пришибленный, не в силах оторвать глаз от пальцев своих рук, которые нервно и часто вздрагивали. В душе кляня себя за то, что изменил свое решение быть с Евгеньевым до конца откровенным, он в то же время и сейчас искал для себя какого-то выхода из создавшегося положения, но найти такого выхода не мог. Раскаяться? Начать умолять Евгеньева простить его за ложь? Или, наоборот, продолжать настаивать на том, что всему виной не его, Михеева, бездеятельность, а всевозможные объективные причины?.. Ничего, видимо, не выйдет, Евгеньева на мякине не проведешь…

— Я не умышленно, — наконец проговорил он тихо. — Я не хотел вводить вас в заблуждение, Георгий Дмитриевич. Я, наверное, и сам поверил в то, о чем вам говорил… Если можете, извините меня. Я постараюсь сделать все, чтобы оправдать ваше доверие.

— Нет. — Евгеньев сказал это спокойно, но с такой твердостью, что начальник участка сразу же понял: «Все кончено». — Нет, — повторил Евгеньев, — вы не сможете оправдать доверия, товарищ Михеев. Для этого у вас нет ни воли, ни партийной честности. И вывод может быть только один: занимать ту должность, которую вы до сих пор занимали, вы не имеете никакого права… Извините, больше задерживать вас не стану…

Хотя этот эпизод и раскрывал до некоторой степени какую-то черту характера Евгеньева, однако о нем никак нельзя было сказать, что он очень жесткий и черствый человек. Он многое мог прощать людям, но лишь при одном условии: если люди эти были честны и секретарь горкома на деле убеждался, что ошибки, допущенные ими, зависели не от их бездеятельности, и была надежда, что впредь они не повторятся. Фальши, обмана, позерства Евгеньев не терпел.

Георгий Дмитриевич и сам не мог бы объяснить, почему Бродов, явившийся к нему на прием, сразу же вызвал в нем чувство неприязни. Конечно, он тут же заставил себя подавить это чувство, потому что привык судить о людях отнюдь не по первым впечатлениям, но все же до конца избавиться от него не мог. Что-то, по мнению Георгия Дмитриевича, было фальшивым в Бродове, что-то не искреннее, и хотя Бродов на первых порах не давал никакого повода думать о себе плохо (наоборот, он умел при знакомстве показать себя с самой лучшей стороны, и это ему часто удавалось), секретарь горкома испытывал такое ощущение, будто этот человек и старается показать свои хорошие стороны для того, чтобы скрыть за ними свою неискренность.