Черные листья

Однако уже в следующую секунду Кирилл изменил свое решение. Почему, собственно говоря, и не побеседовать по душам с этой щелкоперкой? Интересно ведь, что она думает о Кирилле Каширове теперь, после того как его изрядно измочалили? И не намерена ли она замолить свои грехи не на словах, а на деле? Дать, например, что-нибудь доброе в городской газете о его участке — разве для нее это непосильная задача?

Он негромко крикнул:

— Клаша, давай сюда, чего мокнешь?

Клаша с минуту поколебалась, потом кивнула головой: иду, мол.

Кирилл помог ей снять плащ и, подойдя поближе к двери, стряхнул с него дождевые капли. Клаша, кажется, чувствовала себя довольно смущенно, и Кирилл это сразу заметил. Чтобы как-то рассеять ее смущение, он нарочито громко рассмеялся и сказал:

— Где-то я слыхал: «Журналиста кормят ноги. Будет сидеть на месте — помрет с голоду».

Клаша тоже засмеялась:

— Ты все перепутал, Кирилл. Так говорят о волке: «Волка кормят ноги…» Хотя, пожалуй, и к журналисту можно кое-что применить из этой формулы…

Он усадил ее на диван и сел рядом с ней. Сел совсем близко, как бы подчеркивая этим свое дружеское расположение к Клаше.

— И часто тебе приходится бродить вот в такую непогоду да еще и ночью?

— Ну какая же это ночь! — улыбнулась Клаша. — В редакции иногда засиживаемся и до часу, и до двух. А бывает — уходим с рассветом. Иначе нельзя, Кирилл. Иначе не будет никакой оперативности.

— И ты со всем этим миришься?

— Мирюсь? Не то слово, Кирилл. Во всем этом есть что-то такое, словно ты постоянно в бою. Наверное, не каждый к такой жизни смог бы привыкнуть, а я без этого давно засохла бы. Вот только Павел ворчит. Не сильно, правда, но все же… Я, конечно, его понимаю, да выхода-то нет никакого! Не менять же мне свою профессию. Он тоже меня понимает, хотя и ворчит.

— Я тоже ворчал бы, — сказал Кирилл.

Клаша пожала плечами:

— Что ж поделаешь. Я ведь тоже не всегда вижу Павла тогда, когда хочу видеть. То он на работе, то в институте, то часами сидит в библиотеке. Прибежит, на ходу поест, чмокнет в щеку и уже след простыл. Как метеор…

Кирилл быстро взглянул на Клашу и увидел, как она грустно улыбнулась. Но, как ни странно, в грусти этой совсем не было никакого надрыва, никакой тяжести, и Кирилл почему-то подумал, что Клаше легко нести в себе такую грусть, потому что она — часть большого чувства к Павлу, и без нее это большое чувство не было бы полным и цельным.

«Она страшно его любит! — подумал о Клаше Кирилл. — И любовь ее до предела чистая, ничем не омраченная. Скажи ей: «Иди за Павлом в огонь!» — и она пойдет, не задумываясь. Пойдет на все, лишь бы ни крохи не потерять из своего чувства».

И вдруг он ощутил в себе острую зависть к Павлу. Откуда она пришла к нему, эта зависть, Кирилл не мог понять. В Клаше он не находил ничего такого, что хоть в какой-то мере привлекало бы к ней, он даже не в силах был понять, какие черты Павел нашел в этой бесцветной, на взгляд Кирилла, женщине, ничего особенного из себя не представляющей. Она, конечно, не глупа, думал Кирилл, но не блещет и умом, она не уродлива, но не отличается и красотой. Скажи кто-нибудь Кириллу: «Хочешь, Клаша будет любить тебя так же, как любит Павла?» — и Кирилл равнодушно ответил бы: «А зачем мне это?»

Но острая зависть к Павлу все же не уходила, хотя корни ее от Кирилла были скрыты. Пожалуй, Кирилл только сейчас по-настоящему и понял, что неудачником-то оказался не Павел Селянин, над которым он всю жизнь недобро посмеивался, а сам Кирилл, чуть ли не с детских лет возомнивший о себе бог знает что. У Павла Селянина замечательные отношения с людьми, он заканчивает институт и, наверное, пойдет дальше, у него есть жена, черт знает как его любящая. А что есть у Кирилла Каширова? Что есть у него, у человека, который всегда считал себя сильной личностью? Не совсем отдавая себе отчет в том, что делает, Кирилл неожиданно спросил:

— Скажи, Клаша, ты уверена, что Павел любит тебя так же, как ты его?

Клаша посмотрела на него с явным удивлением:

— Не понимаю, почему ты об этом спрашиваешь? Почему так вдруг?

— Вдруг? — Кирилл встал, два-три раза прошелся по комнате и снова вернулся на свое место. — Да нет, Клаша, не вдруг… Не знаю, известно ли тебе, что когда-то Павел был очень привязан к Иве. Правда, он не встречал с ее стороны ответного чувства, но ты сама понимаешь, что это не всегда является главным. Я ведь видел: время шло, а чувства Павла, безответные чувства, все крепли. Кто знает, ушли ли они потом…

— Тебя это очень беспокоит? — спросила Клаша.

— Меня? Как тебе сказать… Все мы понимаем: ревность — чувство гадостное, но кто из нас может утверждать, что он не подвержен этому чувству… Вот ты говоришь: Павел — как метеор. То в библиотеке, то в институте, то на работе. Вы и видитесь с ним лишь урывками, лишь мельком… А я, Клаша, иногда наблюдаю другое. Сегодня, например…