Черные листья

Ему надо было беречься все время — каждый день и каждый час. Беречься от всего — от нервных встрясок, от перенапряжения, от волнений, от простуды. Ему, если следовать советам врачей, давно надо было все к черту бросить, выстроить на Кундрючке шалаш и с утра до вечера сидеть с удочкой, любуясь голубыми зорями и багровыми закатами. Или ехать в Крым, бродить там после штормов по песчаным отмелям и собирать коллекцию невиданных по красоте камней. Их там много, хватает на всех любителей. Хватило бы и ему.

Однажды врачи так ему напрямик и сказали:

— Хотите, Алексей Данилович, хотя бы на десяток лет продлить свою жизнь — бросайте работу. Не вы первый, не вы последний.

Он спросил как будто бы серьезно, без всякого намека на шутку:

— Только на десяток?

— Может быть, даже больше.

— Хорошо, подумаю, — ответил он.

У него был давний приятель — горный инженер Алексей Сергеевич Лобода. В институте их так и называли: Тарасова — Алексеем-первым, Лободу — Алексеем-вторым. Второго считали талантливым, энергичным, свыше меры одаренным человеком и прочили ему блестящее будущее. И, кажется, не ошиблись. Уже через три года Лободу назначили начальником участка, а еще через год — главным инженером одной из крупнейших шахт. Он гремел, о нем писали в газетах, а однажды даже вышла небольшая, посвященная его работе книжка: «Алексей Лобода — инженер новой формации».

Лободе надо было отдать должное: слава ни на йоту не вскружила ему голову, он ничуть не зазнался, но все же Тарасову нетрудно было уловить перемену в его характере. Как-то совсем для себя незаметно Алексей Сергеевич вдруг проникся к своей собственной персоне удивительной заботой, удивительно бережным к себе отношением. И все это, на его взгляд, обусловливалось железной логикой: «Поскольку я человек необыкновенный, поскольку я являюсь для общества непреходящей ценностью, я должен беречь себя от всего, что может повредить моему здоровью и вывести меня из строя. Если это случится, да еще паче чаяния по моей вине, — это будет преступлением».

И вот началось. Чуть заморосил осенний дождик — подайте Алексею Сергеевичу машину к самому подъезду его дома, чуть ему занедужилось — выписывайте ему на неделю больничный листок… Спустится в шахту, даст кому-то указания, что-то кому-то прикажет — и скорее наверх, чтобы меньше глотнуть угольной пыли, меньше подвергнуться влиянию сырости и сквозняков. И сам не заметил, как уже и брюшко начало расти, и мышцы расслабли, да и энергии поубавилось. Слышал иногда, как шахтеры при его появлении перешептывались: «Митька, захлопни ствол, чтоб сквознячок прекратился — царевич Алексей пожаловал…» Слышал и думал: «А мне на эти смешочки наплевать, пускай языки для облегчения чешут…»

И вот однажды, когда Алексей Сергеевич проходил очередной врачебный осмотр, ему сказали:

— Не станем вас особенно огорчать, Алексей Сергеевич, да вы и сами особенно не огорчайтесь, но предупредить мы вас обязаны — с легкими у вас не совсем в порядке. Ничего серьезного, правда, пока нет, но… Короче говоря, будьте осторожнее, излишне не подвергайте себя ненужному риску.

Лобода смертельно побледнел и почувствовал, как у него мелко и неприятно задрожали колени. Опустившись на стул, он спросил:

— Что же мне теперь делать?

Ему ответили:

— Продолжайте работать, конечно. Ничего особенно серьезного, повторяем, у вас пока нет.

Он вышел из поликлиники и обреченно поплелся домой, повторяя одно и то же слово: «Пока… Пока… Пока…»

И с тех пор лишь одна мысль преследовала его неотступно, как наваждение: «Я должен уйти из шахты. Пока не поздно. Иначе мне конец…» С горем пополам он проработал еще три месяца и ушел. Никто его удерживать не стал, потому что толку от него уже не ждали, и за то, что его не удерживали, он ни на кого не обиделся, а был даже этому рад — меньше шуму, меньше разговоров. Устроил себе какую-то бесхлопотную должность, и жизнь его потекла ровно и гладко, без встрясок, без взлетов и падений — незаметная, тусклая жизнь.

Вот в эту-то пору его и навестил по старой памяти Алексей Данилович Тарасов. Лобода два дня назад как приехал из Крыма, вид у него был цветущий, и встретил он своего давнего приятеля с тем радушием, с каким встречают истинных друзей. Пока его жена — тоже цветущая, пухленькая, довольно интересная женщина — накрывала на стол, Лобода потащил Алексея Даниловича в свой кабинет и там, захлебываясь от восторга, начал показывать ему коробки и коробочки, в которых на разного цвета бархатных лоскутах покоились всевозможные камни и камушки.

— Смотри, Алексей, это сердолик! Редкий даже для тех мест камень! Я нашел его в «Лягушачьей бухте». И знаешь как? Ночью бушевал грандиозный шторм, но я нутром чуял, что он вот-вот утихнет. И было еще темно, шторм еще свирепствовал, а я уже пошел в бухту. Чтоб опередить других. Понимаешь?

Лобода сиял, глядя то на сердолик, то на Тарасова, и даже пританцовывал от удовольствия.