Черные листья

— Кончай треп, Степа. Дай человеку высказаться.

— Благодарю, сэр Майкл. — Павел поклонился Лесняку. — Мое сообщение будет кратким: сегодня я ухожу из бригады. Совсем. Так складываются обстоятельства.

Несколько секунд никто не произносил ни слова. Наверное, как Павел и ожидал, не сразу его словам поверили. Тот же Виктор Лесняк бросил, извлекая из рта потухшую сигару:

— Ты тоже кончай треп. Не смешно У Степы получается лучше.

Но что-то и в его глазах, и в глазах других уже промелькнуло. Кажется, та самая настороженность, которую Павел и думал увидеть.

Он посмотрел на Руденко. Федор Исаевич слегка пристукнул пудовыми кулаками о стол и подтвердил:

— Селянин говорит правду. Он уходит.

Лесняк покривился, точно от зубной боли, взглянул на Смуту и спросил:

— Как это по-английски, Леша?

— Штрейк-брехерство! — раздельно сказал Смута. — Перевод на русский не требуется? Что такое штрек — всем известно?

— Подожди. — Федор Исаевич встал, подошел к Павлу. Было похоже, что он решил защищать Селянина, прикрыв его своей широкой спиной. — Помолчи, Смута. И ты помолчи, Лесняк. Я сейчас все объясню. Никто еще не забыл нашу Устю? Она, как вы знаете, живет и здравствует. Но ей чего-то не хватает. Может, не хватает человека, который бы по-настоящему ее любил и у которого хорошая голова на плечах. Приди к ней такой человек, приголубь ее, приласкай — и она скажет свое слово. Вот и решили послать к ней Павла Селянина… Дело это серьезное, товарищи, вы сами всё должны понимать. Я ясно выражаюсь?

— Вполне, — заметил Лесняк. — Только не ясно одно: у них там что, ни на одних плечах нету хорошей головы? Почему — Селянин?

— Гордиться надо, товарищ Лесняк, — улыбнулся Федор Исаевич. — Гордиться! Или не доходит?

Бахмутов усмехнулся:

— Чем гордиться-то, бригадир? Люди гордятся тогда, когда бригада — как кулак. Сжатый кулак, который никто не разожмет А мы… Завтра мне скажут: «Бахмутов, ты отправишься в бригаду Опалина. Нужны проходчики с хорошими головами». И если я не лопну сразу от гордости — через минуту буду у Опалина. Так? Потом попросят Петровича: «Петрович, нужны классные помощники машинистов на участок товарища Эн. Самые классные». Что ты ответишь, Петрович? Немедленно туда помчишься? И тебе плевать будет на всех нас, на всю бригаду, да?

— Чего болтаешь? — угрюмо ответил Петрович. — У меня что, совести нету?

А Смута добавил:

— Никто никуда не помчался бы. И лично я думаю вот что: когда люди привязаны друг к другу так, как мы, их нелегко друг от друга оторвать. И если кто-то отрывается без всякого сожаления — тот ни черта не стоит. — Он взглянул на Павла, мгновение помолчал и сказал: — Это я не о тебе, Селянин. Ты не такой. Скажи прямо: тебя заставили идти к Симкину? Ты идешь туда не по своей воле?

Павел от прямого ответа ушел.

— Так надо, Алеша, — сказал он.

— Кому надо? — Это уже выкрикнул Лесняк. — Кому, спрашиваю, надо? Тебе?

Павел пожал плечами. И опять ушел от прямого ответа.

— Я, между прочим, знаю, — сказал он, — никто меня у Симкина не ждет. И встретят там мою персону не с распростертыми объятиями. Будет, наверно, нелегко. Они там говорят: обойдемся без варягов. Мы, говорят, сами Устю на ноги поставили, своими руками, и сами в дальнейшем с ней справимся… Выходит, будто я навязываюсь. А я не навязываюсь. Но думаю, что пользу там я все-таки принесу. Есть у меня кое-какие планы насчет Усти, и если удастся их осуществить…

В комнату вошел начальник участка Каширов Кирилл, остановившись у стены рядом с дверью, молчал, слушая эту перепалку. И никак не мог избавиться от мысли, которая не давала ему покоя. «Какого черта они тут раскудахтались? — думал Кирилл, не в силах справиться со все возрастающим раздражением. — Их что, без Павла Селянина заест тоска? Или они и вправду верят, будто его уход из бригады станет для них великой потерей? Шумят, вроде переживают трагедию…»

Он даже себе не хотел честно признаться, что сейчас остро завидует Павлу. Это чувство унижало его в собственных глазах, и Кирилл отмахивался он него, как от назойливой мухи. «Чему завидовать-то? — спрашивал он у себя. — Этой вот показной привязанности друг к другу? Примитив!.. Или тут есть что-то другое?»

Он, конечно, знал, в чем заключается это другое. Вот окажись сейчас Кирилл Каширов на месте Селянина, встань и скажи: «А знаете что? Так сложились обстоятельства, что я вынужден с вами расстаться… Привык я к вам, нелегко мне будет на новом месте, но так надо…» Кто у него о чем-нибудь спросит? Кто хоть чуть-чуть встревожится, кто выскажет хоть какое-то сожаление? Может быть, явно и не покажут своей радости, но что большинство из них вздохнет с чувством облегчения — в этом можно не сомневаться. Значит, Кирилл Каширов чужой для них человек? Но почему? Почему чужой? Почему между ним и вот этими людьми, которые искренне не хотят расставаться с Селяниным (Конечно, искренне! Чего уж тут фальшивить перед самим собой!), не протянулась такая же прочная нить, какая соединяет их с Павлом?