Черные листья

Лесняк чиркнул зажигалкой и поднял руку повыше, чтобы лучше все рассмотреть. Это была теплица — метров, наверное, двадцать в длину и более трех в ширину. Сверху спускались обмотанные тесьмой проволоки и по ним плелись темно-зеленые побеги огурцов. В густом сумраке казалось, будто растения уходят в ночное небо. А чуть в стороне от места, где стоял Виктор, густо росли гвоздики, от которых шел сладкий дурманящий запах. За гвоздиками, свернув на ночь нежные лепестки, спали тюльпаны. Их было много — целая поляна темнеющих головок, похожих на большие колокольчики.

Продолжая держать Виктора за руку, Наталья увлекла его в конец теплицы, где он неожиданно увидел изрядную кучу сена, покрытую брезентом, и смятую подушку с наброшенным на нее старым пальтишком. Нетрудно было догадаться, что здесь частенько кто-то или спал, или просто отдыхал.

Все тем же приглушенным шепотом Наталья сказала:

— Теперь погаси свой факел. Мать не любит, когда кто-нибудь посторонний вторгается в ее царство. А меня почему-то всегда сюда тянет. — Она, не отпуская руку Виктора, опустилась на сено и усадила его рядом с собой. — Здесь будто другой мир, который я сама давным-давно придумала. Мир без людей и звуков. Здесь я прячусь от всех, а иногда и от самой себя. Тебе это трудно понять?

Он хотел что-то сказать, но Наталья теплой ладонью прикрыла его рот.

— Помолчи… Слышишь, как тихо?.. А я ведь знаю, о чем ты сейчас думаешь. «Зачем она меня сюда привела?» Угадала? Я не хочу, чтобы ты от меня уходил. А в доме тебе душно. И мне, пожалуй, тоже. Все тебе ясно? Мы будем здесь с тобой вдвоем, только вдвоем, и никто нам не помешает… Тебе хорошо?

Она прилегла, положив голову ему на колени, и Виктор почувствовал, как нежность к Наталье охватывает все его существо. Нежность и великая благодарность к ней за ее доверие. «Мы будем здесь с тобой только вдвоем…» Разве она привела бы его сюда, если бы не верила ему? Она прячется здесь от людей и даже от самой себя, но не от него. И теперь этот мир, давным-давно ею выдуманный, станет их общим миром. Разве не так это надо понимать?

Он хотел обнять Наталью, но его рука нечаянно коснулась ее груди, и на миг ему стало страшно, что это может вызвать в ней гнев и все вдруг мгновенно разрушится. Но она тихо проговорила:

— Не бойся…

И он не убрал свою руку. Правда, ему стало труднее дышать, ему даже показалось, будто он ощущает, как кровь больно стучит в висках, но все это тоже было его любовью, все это было естественным чувством волнения, отдаться которому казалось для него большим счастьем.

Потом он осторожно снял голову Натальи со своих коленей и прилег рядом с ней. Если бы у него сейчас спросили, зачем он это сделал, Виктор вряд ли смог бы ответить. Одно он мог сказать честно: никакой затаенной мысли у него не было, никакой особенной цели он не преследовал. Ему просто хотелось быть ближе к Наталье, хотелось чувствовать ее всю, впитать в себя все ее тепло. И Наталья это поняла. Она придвинулась к нему так близко, как только могла, и они долго лежали не двигаясь, не произнося ни слова, зная, что словами не смогут выразить и сотой доли своих чувств и мыслей.

Лишь через несколько минут она спросила:

— Ты лежишь с закрытыми глазами? Или куда-нибудь смотришь?

Виктор не сразу понял, о чем она спрашивает. Потом догадался: наверное, она хочет знать, что он сейчас видит. Сказать ей? Он видит ее глаза. И больше ничего. Ее большие серые глаза, в которых клубится легкий туманец. Почему в них клубится туманец, Виктор не знает. Может быть, ему все это кажется. А может быть, туманец клубится не в ее, а в его собственных глазах? Но разогнать он его не может. Да и не хочет. Зачем?..

Не дождавшись от него ответа, Наталья подняла руку и на ощупь отыскала его глаза. Провела пальцами по смеженным векам, на секунду-другую задержала их на его сухих, горячих губах, потом они скользнули ниже и остановились у впадинки между ключицами. Там билась какая-то жилка — упруго, словно жизненным сокам Виктора трудно было пробивать себе путь. И в этом угадывалась мужская сила. …Да и не только в этом. От него всего шла такая сила, которую нельзя было не почувствовать. Сам Виктор, пожалуй, этого не осознавал. А Наталью она все время волновала.

Она до сих пор помнит, как однажды, выпив две или три лишних рюмки водки, кандидат технических наук Ромов, по уши в нее влюбленный, с дрожью в голосе попросил:

— Я хочу обнять вас, Наталья. Крепко-крепко, чтоб и у вас, и у меня закружилась голова. Можно?

— Можно, — сказала она.

Он обнял ее, и она почувствовала, как Ромов, обхватив ее немощными руками, старается сделать ей больно. Наверное, для того, чтобы она запомнила его объятия. Он, кажется, даже слегка застонал от усердия, а Наталья неожиданно рассмеялась:

— Вам надо заниматься гимнастикой, Ромов.

В ту минуту на Ромова жалко было смотреть. Обиженный, растерянный, подавленный, он готов был заплакать от горя. Но Наталью его жалкий вид нисколько не тронул.