Черные листья

Глухая темная ночь, тишина, запахи оттаявшей земли и еще осенью опавших, а теперь перепревших листьев — все это жило и дышало совсем другой жизнью, чем та, что осталась в доме, и все это наполнило душу Виктора Лесняка какой-то буйной радостью, словно он вырвался на волю после долгого заточения. Он и сам удивлялся той быстрой перемене настроения, которая в нем произошла, пытался понять, что его несколько минут назад так угнетало, однако ответа не находил, а потом и вовсе перестал об этом думать, целиком отдавшись своей радости, связанной, конечно, с присутствием Натальи. Ее близость он ощущал совсем не так, как за столом с нудно урчащим самоваром и белоснежной скатертью. Сейчас все было по-другому: не различая в темноте ни лица, ни глаз Натальи, Виктор и лицо ее, и глаза видел как бы внутренним зрением, слегка затуманенным его чувством. Все в ней было совершенством, и сейчас сама мысль о том, что Наталья чем-то напоминала хищную птицу, казалась нелепой и дикой…

— Натка, дай мне свою руку! — попросил Виктор.

— Боишься меня потерять? — спросила она с невидимой, но словно осязаемой Виктором улыбкой.

— Боюсь, — признался он.

Знала ли Наталья, чего он боялся? Всегда в себе до конца уверенная, она даже и мысли не допускала, что по какой-либо причине в чьих-то глазах может потерять ту притягательную силу, которая, по ее твердому убеждению, являлась несокрушимой. Тот, кто соприкасался с ее красотой, молодостью и обаянием, должен был навсегда остаться ее рабом, собакой, бегущей по следу своей госпожи. И ничего противоестественного Наталья в этом не видела. Более того, она к этому привыкла, и если ей вдруг начинало казаться, что кто-то, кому она оказала благосклонное внимание, уходит из-под ее власти, — все в ней немедленно восставало. Правда, справедливости ради следует подчеркнуть, что в таких случаях она даже и не пыталась остановить того, кто от нее уходил. Скатертью дорожка, стоит ей лишь глазом моргнуть, как к ней прибежит целая толпа! Однако тот, ушедший, может назад не оглядываться — Наталья Одинцова никому ничего не прощала… Но так было раньше. А с Виктором Лесняком все обстояло иначе. И потому, что сам он не был похож на всех остальных, и потому, что Наталья все больше проникалась к нему искренней симпатией. Она не могла сейчас сказать, будто Виктор уже целиком завладел ее чувствами, но что-то в ней уже дрогнуло, что-то вдруг изменилось не только в ней самой, но и вокруг нее. Она ощутила это в то мгновение, когда стала оправдывать перед Виктором свою мать, чего раньше не делала. И, оправдывая Степаниду Михайловну, Наталья неожиданно поймала себя на том, что та ее раздражает и даже злит…

Да, Виктор Лесняк ни на кого из  п р е ж н и х  непохож. И если быть честной перед самой собой, то надо признаться: никогда Наталья не думала, что в  п р о с т о м  шахтере она увидит много такого, чего и не предполагала увидеть. Откуда у него, например, такое восприятие всего, с чем он соприкасается? Порой Наталье кажется, будто он видит каждое движение ее души, и не только видит, но и предугадывает это движение. Иногда она даже боялась смотреть ему в глаза, потому что он без особого труда в ее собственных глазах может прочитать все, о чем она в ту или другую минуту думает. И она невольно терялась, чувствуя себя перед ним как бы обнаженной — ни укрыться негде, ни прикрыть чем-нибудь свою наготу. А он все видит, все понимает и… молчит…

Или еще вот это… Стоит сказать ему что-то обидное и сразу взглянуть на него, как обязательно увидишь: сидит человек как ни в чем не бывало и, как говорится, за ухом не чешет. Все вроде бы обтекает его, не касаясь ни одной из его душевных струн. Он даже улыбается легонькой этакой, не то насмешливой, не то презрительной улыбочкой — давайте, мол, в том же духе, с меня все равно как с гуся вода. И лишь в самой глубине его взгляда, где у человека бьется затаенная мысль и куда не так-то легко проникнуть, ты вдруг видишь совсем другое, тебя поражающее: а ведь улыбается Виктор Лесняк не потому, что обида его не ранит. Он просто ничем не защищен и знает о своей незащищенности, он страдает от этого, но в нем есть невидимая внутренняя сила, которая позволяет ему молча переносить душевную боль. Такой не заплачет, такой не закричит, однако ж именно к такому человеку обычно испытывают глубочайшее уважение.

…Наталья в темноте протянула ему руку и пошла вперед, увлекая его в глубь двора по узкой дорожке, усыпанной речной галькой. Они миновали небольшой сарайчик, прошли мимо летней кухни и остановились у того самого громоздкого сооружения, которое было покрыто полиэтиленовой пленкой. Виктор не спрашивал, куда она его ведет, а Наталья, остановившись перед низенькой дверью сооружения, над чем-то нерешительно размышляла. Потом так же нерешительно толкнула дверь, и на Виктора пахнуло влажным теплом, по-весеннему парившей землей и зеленью.

— У тебя есть чем посветить? — приглушенным шепотом спросила она.