Черный Гиппократ

— Ну ладно!..

И Иванов подвинул к себе телефон, набрал номер. Пока ждал ответа, ласкал взглядом обольстительную фигурку Фаины. Рука его опять легла ей на колено, но легла скорее по привычке, чем ведомая горячим плотским желанием — внимание Иванова в эту минуту было занято предстоящим телефонным разговором.

Ему долго не отвечали. Наконец на том конце провода подняли трубку. У Иванова заблестели глаза:

— Виктора Леонтьевича можно?..

Он подмигнул Фаине, потянул ее к себе за колено. Она не противилась, подсела ближе. Только вдруг залилась пунцовым румянцем — быть может, от вина, быть может, от предвкушения предстоящих ласк или назойливой мысли, что не слишком-то честно поступает она по отношению к супругу — хоть и нудному, бесполезному, бесталанному, сто раз рогатому козлу, но все-таки супругу, с которым как-то сходила под венец и с которым ее соединил Бог. А может, румянец заливал Фаину по всем этим причинам; вместе взятым… Попробуй разбери, что на уме у красивой женщины, которая еще хочет стать самостоятельной!..

Когда Фаина подсела ближе, рука хирурга Иванова скользнула вверх, занялась блузкой Фаины. Нежные, отливавшие перламутром пуговки одна за другой сдавали свои позиции. И тут уже взору Иванова предстала нежная многообещающе поблескивающая розовая ткань бюстгальтера. Рука хирурга — сильная и опытная — справилась и с этим препятствием. Всего через минуту сидел бюстгальтер где-то на ключицах у Фаины, и рука вмиг потеряла к нему всякий интерес. Рука уже сжимала молочно-белую очаровательную Фаинину грудь. Фаина полыхала, как костер, и дышала все жарче…

— Витек! — вдруг воскликнул Иванов, и Фаина вздрогнула, будто этот Витек уже стоял рядом. — Витек, привет! Это я… Узнал? Да… Я вот по какому делу… Есть подходящий донор, Витя. Записывай адрес… — Иванов сделал Фаине знак, и она шепотом назвала ему адрес; Иванов продиктовал адрес в трубку; потом склонив голову, переспросил: — Что ты говоришь?.. — улыбнулся. — Да, это адрес Фаины… Да… донор — ее муж, — на лице Иванова изобразилось удивление. — Что значит почему? Она продала его с потрохами. Ты же знаешь — нас интересуют как раз потроха!.. Что? Ха-ха!.. — продолжая мять очаровашку-грудь, Иванов взглянул на Фаину. — Он говорит, что подумает над твоим почином. И, может, свою благоверную спишет на потроха!..

Фаина, видимо, испытывала немалое наслаждение от манипуляций искусной руки Иванова. Фаина так и наплывала на него грудью:

— Это Башкиров такой остроумный?

— Да, бывает иногда.

Иванов положил трубку на аппарат. А Фаина была все ближе. Она сначала с ногами забралась на диван и уже порывалась перекинуть ножку, оседлать Иванова (наверное, представлялся ей в эту минуту породистым могучим и стремительным орловским рысаком, на которого она спешила пересесть с опостылевшего козла), но он остановил ее:

— Я тоже хочу попробовать партию в бильярд.

— В бильярд? — до нее уже туго доходили слова. — В какой бильярд?

Он лизнул ее яркие выразительные губы:

— Я тебе гарантирую, там будет очень много шаров. Они будут перекатываться, и стучать, и падать в лузы.

— Ах, это!.. — блаженно зажмурившись, улыбнулась Фаина.

— А твоя луза… — Иванов любовался ее прекрасным лицом. — О, я постараюсь, чтобы главные шары… я постараюсь, чтобы кий… — возбуждение все сильнее, все более властно охватывало его.

Фаина расхохоталась:

— Ты будешь натирать этот кий мелом?..

Она все же оседлала его. Пылко и крепко Фаина обхватила Иванова — руками и ногами:

— Слушай, Иванов! Ты много говоришь сегодня. Показывай, где твой бильярд.

Он поднялся с дивана. Она сидела у Иванова на груди крепко. Она так прижималась, будто хотела врасти в него — чтобы без нее ему уже невозможно было… Сожалела ли она в эту минуту хоть сколько-нибудь о своем козле, о его отвратительной вечно щелкающей машинке, о его поползновениях в постели, о трехкомнатной квартире в непрестижном районе, о темном подъезде, пропахшем кошачьей мочой, о всей своей прежней жизни?..

Сожалела ли?..

Нисколько.

В тот момент, когда Иванов нес ее, она вообще ни о чем не думала. Она душой и телом отдалась инстинктам. Она хотела… Она жаждала принять атрибут мужской власти — великий гениальный Ивановский жезл. А спина ее — раскаленная плоть — прямо-таки плавилась от того хотения, и остудить ее сейчас мог только прохладный бильярдный стол…

Глава восемнадцатая

Иванов стремительно, деловито вошел в палату. Свита, состоящая из Блоха, Пашкевича, старой сестры-мамы и Маргариты, едва поспевала за ним. Иванов в эти мгновения даже напоминал чем-то великого государя, преобразователя России — Петра. Порывистый, решительный, властный, с умным высоким лбом, с громким уверенным голосом…

У Иванова было с утра прекрасное настроение. Наверное, он был полон планов на сегодняшний день.

Когда Иванов присел у постели Нестерова, тот увидел, какие у него красивые, голубые, живые, проницательные глаза. И еще глаза хирурга Иванова были в этот день участливые…

Нестеров опять подумал, что где-то видел эти, а может, похожие глаза…

И голос у Иванова был ласковый: