Черный лебедь

— Благодарю вас, — еле выдавил из себя Штольцев. О том, до какой степени ему было жаль, можно судить по жалобно хрустнувшему карандашу, который одно движение пальцев превратило в несколько жалких огрызков.

«Вот теперь все», — отрешенно подумал он. Устало поднявшись из-за стола, на автопилоте убрал документы в сейф и направился домой. Не было сил даже оставить распоряжения.

«И нет ни слов, ни музыки, ни сил..» Что главное в этой песне, вдруг пришедшей на ум? А, конечно «В такие дни я был с собой в разлуке» Вот оно. … Сколько времени ему придется быть с собой в разлуке. Сколько пройдет дней, чтоб залатать зияющую дыру в душе, обрамленную рваными краями? А раз края такие, то очевидно, что гладко, бесследно, уже не зарастут. Будет уродливый рубец, который отпугнет всех, кто решится приблизиться.

Он сейчас напьется. Вдрызг. В хлам. В лохмотья и во все остальные возможные «В».

Глава 17

Войдя в квартиру, он медленно, словно это были последние его действия в этой жизни, разделся, принял душ, надел майку с домашними брюками. Предусмотрительно отключил телефон. Рогозин, разумеется, не будет зубоскалить по поводу сбежавшей невесты, но что-либо говорить не было ни сил, ни желания.

Утонувший в болезненном безразличии ко всему, он даже не сказал Харитону «привет». Жизнь будет. Но будет другая жизнь.

Усевшись в кресло, Глеб залпом, как лекарство, принял первые две дозы. Душа настолько онемела, что он не почувствовал ни привычной теплоты, ни малейшего расслабления. Сигареты. Может, тандем дыма и жидкого огня как-то оживят?

Только четвертый бокал начал оправдывать надежды. Боль вытащила острое лезвие из сердца и перебралась куда-то под лопатки.

*****

Щелкнула открываемая дверь. И без того встревоженный Харитон, с нервно подрагивающим хвостом, направился в прихожую.

Второй раз в жизни он пожалел, что родился, скажем так, без шубки. Первый раз, когда чуть не погиб от холода во время ливня с градом под мусорным бачком, и второй — сейчас. При всем желании он не мог угрожающе поднять шерсть дыбом по причине ее полного отсутствия.

Не снимая туфель на высоком каблуке, чужая женщина, не обратив на кота никакого внимания, впорхнула в комнату.

Мгновенно оценив выигрышность ситуации, она сбавила шаг и, уже не торопясь, ненавязчиво привлекая к себе взгляд хозяина, подошла к нему.

— Ни-нель, — констатировал факт тот.

— Здравствуй, Глеб! Я присяду?

Женщина, будившая в нем столько раз азарт и страсть, начала медленно, с прямой спиной, будто опускаясь не в кресло, а на мужское достоинство, садиться.

Это делала она безупречно. Нина в совершенстве владела искусством соблазнения. И если она задалась целью произвести эффект, от нее нельзя было оторвать глаз. Даже столовыми приборами она умудрялась пользоваться так, что у наблюдающего за ней возникала необходимость сглотнуть предательский комок.

Ее движения, жесты были такими завораживающими и возбуждающими, что все великие гетеры и гейши, вместе взятые, приняли бы в свои ряды без вступительных экзаменов.

Зацепив взгляд Глеба, она уже не отпускала его, заставляя непроизвольно любоваться собой.

Однако, когда до конца первого акта, а конкретно до контакта с креслом оставалось сантиметров двадцать, она взвизгнула и подскочила, уже не думая о производимом эффекте. Сначала разъяренное шипение, а затем острые когти, вонзившиеся в туго обтянутую алым шелком попу, резко нарушили ее планы.

— Глеб! Что это? — Нина близка была к истерике.

— Нина! Не что, а кто. Это Харитон…, — немного помедлив, словно не решаясь озвучить то, что уже стало непреложным фактом, — мой кот.

Еще вчера он мог сказать — кот Ани. Он суеверно подумал, может как-то сам и повлиял на ход событий. Ведь записал в паспорт Харитона себя. Вот и стал полноправным, единоличным владельцем кота. От этой мысли тоска еще сильней сжала душу. Как некстати сейчас визит Нины! Он же хотел немного прийти в себя, и, как положено, объясниться. А как положено? Прийти с цветами, вином, конфетами, чтобы женщина сначала растаяла, а потом шмяк ее в лужу: «Мы должны расстаться!»? Или в ресторан пригласить, чтоб она полдня в салонах провела, собираясь на свидание — и там ей: «Дело не в тебе, дело во мне..»? Чушь, это просто иезуитская жестокость.

Замешательство нежданной гостьи дало Глебу возможность немного подумать и прийти к выводу, сделанному до него наверно за много веков — нет худа без добра. Нина избавила его от мучительного оттягивания разговора и лихорадочного поиска наименее болезненного варианта.

Ошеломленная неожиданным нападением кресла, Нина не сразу поняла смысл сказанного — настолько это не вязалось со стилем жизни Штольцева и полным отсутствием у него любви к домашним животным.

— Твой …кот? — недоверчиво переспросила она.

— Мой кот, — развеял ее сомнения мужчина.

— Ну, знаешь ли, тогда держал бы его на привязи! Или ты специально научил его на людей бросаться? — оторопь прошла, и Нина начала заводиться.

— Нина, он на тебя не бросался — ты же чуть на него не села! И тем более, это его кресло, — успокаивающе произнес Глеб.