Чёрный обелиск

— Нет. Только это. Никогда не изображай из себя духовного Геркулеса, если тот же результат можно получить с помощью новых штанов. Ты не смущаешь партнера, ему не надо напрягаться, чтобы соответствовать тебе; ты спокоен и невозмутим, и то, чего ты хочешь, само падает, образно выражаясь, к твоим ногам.

— Смотри, не капни маслом на свои шелковые лацканы, — советую я. — Шпротами легко испачкаться.

— Ты прав. — Георг снимает смокинг. — Не следует подгонять свое счастье. Это еще один полезный девиз.

Он опять принимается за шпроты.

— Почему ты не пишешь подборки девизов для фирм, выпускающих календари? — спрашиваю я, злясь на этого легкомысленного чревовещателя, сыплющего направо и налево жизненные мудрости. — Обидно, что такие шикарные банальности пропадают даром, улетают на ветер.

— Я дарю их тебе. Для меня это не банальности, а допинг. Тот, кто от природы подвержен тоске и к тому же имеет такую профессию, должен любой ценой поддерживать в себе веселое расположение духа и не должен быть слишком требовательным к своему юмору. Вот тебе еще один девиз.

Я вижу, что его не прошибешь, и поэтому, когда коробка со шпротами пустеет, я ныряю в свою берлогу. Но и там я не могу дать выход своим эмоциям. Даже с помощью пианино — по причине умирающего или уже мертвого фельдфебеля. А траурных маршей — единственного вида музыки, приличествующего ситуации, — мне с избытком хватает и в собственной голове.

22

В комнате старика Кнопфа вдруг появляется призрак. В слепящем полуденном свете я не сразу узнаю фельдфебеля. Значит, он еще жив и даже смог дотащиться от кровати до окна. Серый череп, торчащий из серой ночной рубашки, таращится на свет Божий.

— Смотри-ка! — говорю я Георгу. — Старый боевой конь не желает помирать в стойле. Он решил бросить прощальный взгляд в сторону верденбрюкского ликеро-водочного завода.

Мы наблюдаем за Кнопфом. Усы висят, как мочалка, глаза свинцово-серые. Он таращится еще несколько минут из окна, потом возвращается обратно.

— Это был его последний взгляд, — говорю я. — Как трогательно, что даже такая непрошибаемая живодерская душа непременно еще раз хочет увидеть мир, прежде чем навсегда покинуть его. Неплохой материал для Хунгермана, мастера социальной лирики.

— Он решил бросить еще один прощальный взгляд, — сообщает Георг.

Я встаю из-за множительного аппарата «Престо», на котором копирую страницы каталога для наших представителей, и снова подхожу к окну. Фельдфебель опять в поле зрения. Стоя за сверкающим стеклом окна, он что-то пьет, закинув назад голову.

— Лекарство! — говорю я. — Надо же! Как жадно цепляется за жизнь даже такая безнадежная развалина! Еще один мотив для Хунгермана.

— Это не лекарство, — возражает Георг, у которого более зоркие глаза, чем у меня. — Лекарства не продаются в бутылках из-под водки.

— Что?..

Мы открываем окно. Только теперь, без зеркального эффекта, я вижу, что Георг прав: старый Кнопф хлещет что-то прямо из горлышка бутылки, которую ни с чем не спутаешь.

— Это фрау Кнопф хорошо придумала, — говорю я. — Наливать ему воду в бутылку из-под водки, чтобы облегчить муки воздержания. Водки-то ведь в доме нет, они же все обыскали.

Георг качает головой.

— Если бы это была вода, он бы уже давно швырнул бутылку в окно. Насколько я знаю старика, воду он использует исключительно для умывания. Да и то неохотно. Это водка, которую он где-то так хитро припрятал, что ее не нашли при обыске. И ты, Людвиг, стал свидетелем возвышенной драмы: ты видишь человека, который мужественно идет навстречу судьбе. Старый фельдфебель желает пасть на поле брани, сжимая в кулаке горло врага.

— Может, позвать его жену?

— А ты думаешь, она сможет отнять у него бутылку?

— Нет.

— Врач все равно дал ему два-три дня. Днем больше, днем меньше — какая разница?

— Как посмотреть. С точки зрения христианина — это одно, а с точки зрения фаталиста — другое. Господин Кнопф! — кричу я. — Господин фельдфебель!

Не знаю, услышал ли меня старик, но он рукой, сжимающей горлышко бутылки, делает жест, который похож на приветствие. Потом снова приставляет горлышко к губам.

— Господин Кнопф! — кричу я. — Фрау Кнопф!

— Поздно! — говорит Георг.

Кнопф опускает бутылку и снова делает ею круговое движение. Мы ждем, что он в следующее мгновение рухнет замертво. Врач сказал, что даже капля алкоголя для него смертельна. Через какое-то время он исчезает в глубине комнаты, словно труп, медленно погрузившийся в воду.

— Красивая смерть! — говорит Георг.

— Надо сообщить его семье.

— Не стоит. Старик уже так осточертел им, что они будут рады, когда все кончится.

— Не знаю. Привязанность иногда имеет причудливые формы. Может, они еще успеют сделать ему промывание желудка.

— Да он будет так брыкаться, что его хватит удар или у него лопнет печенка! Но можешь позвонить врачу, для очистки совести. Хиршман.

Я набираю номер врача.

— Старик Кнопф только что выпил маленькую бутылку водки, — сообщаю я ему. — Мы видели это из окна.

— В один прием?

— Кажется, в два. Какое это имеет значение?

— Никакого. Чистое любопытство. Мир праху его.

— Что, ничего уже нельзя сделать?