Чёрный обелиск

— Ничего. Он так и так бы околел. Меня удивляет, что он вообще дотянул до сегодняшнего дня. Поставьте ему памятник в форме бутылки.

— Вы бессердечный человек, — говорю я.

— Я не бессердечный, я — циник. Уж вам-то, с вашей работой, следовало бы понимать разницу! Цинизм — это сердечность со знаком минус, если это вас утешит. Выпейте стаканчик за помин души пропойцы, возвратившегося в страну предков.

Я кладу трубку.

— Георг, кажется, мне пора менять профессию, — говорю я. — Она огрубляет душу.

— Она не огрубляет душу. Она притупляет чувства.

— Еще лучше! Особенно для члена верденбрюкского поэтического клуба. Какой уж тут пиетет или ужас, какое тут благоговение перед смертью, если смотреть на нее сквозь призму коммерческой выгоды, измерять ее значение количеством проданных надгробий?

— Ничего, на наш век хватит и того, и другого, и третьего, — заявляет Георг. — Но я тебя понимаю. Пойдем-ка к Эдуарду и помянем старого солдафона!

Мы возвращаемся из «Валгаллы» после обеда. Через час из квартиры Кнопфа доносятся шум и громкие вопли.

— Мир праху твоему, — говорит Георг. — Пойдем, произнесем дежурные слова соболезнования и утешения.

— Надеюсь, они успели дошить свои траурные туалеты. Это единственное утешение, которое им сейчас нужно.

Дверь не заперта. Мы открываем ее без звонка и замираем на пороге. Нашим изумленным взорам открывается неожиданное зрелище. Старик Кнопф стоит посреди комнаты с уличной тростью в руке, готовый к выходу. За тремя швейными машинками жмутся друг к другу его жена и три дочери. Кнопф дубасит их тростью, держась за одну из швейных машинок, чтобы не потерять равновесие. Удары не сильные, но Кнопф старается от души. На полу валяются траурные платья.

Понять смысл происходящего не трудно. Вместо того чтобы убить фельдфебеля, водка настолько оживила его, что он оделся и, по-видимому, собрался отправиться в очередной рейд по пивным и кабачкам. И поскольку никто не удосужился уведомить его, что он смертельно болен, и жена его из страха перед ним не решилась позвать священника, который приуготовил бы его к вечному блаженству, Кнопфу и в голову не пришло, что пробил его смертный час. Он перенес уже не один приступ и не видит в своем сегодняшнем состоянии ничего особенного. Его ярость тоже вполне понятна: кому понравится, что родная семья похоронила его при жизни и даже успела потратить кучу денег на траурные тряпки?

— Твари хитрожопые! — каркает Кнопф. — Обрадовались, что я сдох, да? Ну ничего, я вам покажу, где раки зимуют!

Промахнувшись палкой и не попав в свою жену, он шипит от злости. Та успевает схватить трость руками.

— Да пойми ты, отец! Мы просто хотели, чтобы все было, как у людей! Ведь врач сказал...

— Ваш врач — идиот!! Отпусти палку, старая ведьма! Я сказал, отпусти палку, тварь!

Маленькая, круглая фрау Кнопф отпускает трость. Фельдфебель, похожий на шипящего гусака, опять размахивается и попадает по одной из дочерей. Три молодые женщины без труда могли бы разоружить слабого старика, но он выдрессировал их так же, как когда-то дрессировал своих новобранцев. Дочери наконец ухватили и держат палку, сквозь слезы пытаясь увещевать отца. Он их не слушает.

— Отпустите, палку, сатанинское отродье! Я вас отучу бросать деньги на ветер! Вы у меня запомните...

Палку отпускают, Кнопф опять бьет, промахивается и, потеряв равновесие, падает на колени. Тяжело поднявшись и сердито сопя сквозь забрызганные слюной усы, он, следуя заповеди Заратустры, собирается продолжить избиение своего гарема.

— Отец, тебе нельзя так волноваться, иначе ты умрешь! — кричат дочери сквозь слезы. — Успокойся! Мы рады, что ты жив! Сварить тебе кофе?

— Кофе? Я вам дам кофе! Я вам мозги повышибаю, сучье племя! Это же надо — угробить столько денег!..

— Но отец! Мы же можем все это продать!

— Продать? Я вам продам, паскуды!..

— Отец! Мы же еще даже ничего не оплатили! — в отчаянье кричит фрау Кнопф.

Это срабатывает. Кнопф опускает трость.

— Что?

Мы выходим на передний план.

— Господин Кнопф, — говорит Георг. — Примите наши поздравления!

— Идите в жопу! — отвечает фельдфебель. — Вы что, не видите, что я занят?

— Вы переутомляете себя.

— Что?.. Какое ваше дело? Меня здесь решили доканать — моя собственная семья!

— Ваша семья провернула блестящую сделку. Если вы завтра продадите траурные платья, вы заработаете на них несколько миллиардов — благодаря инфляции... Особенно, если материал еще не оплачен.

— Нет! Мы за него еще не платили! — отвечает женский квартет.

— Ну вот! Радуйтесь, господин Кнопф! За время вашей болезни доллар существенно вырос. Вы, сами того не зная, во сне заработали кругленькую сумму.

Кнопф слушает уже с явным интересом. То, что в стране инфляция, он знает, благодаря тому факту, что водка с каждым днем становилась все дороже.

— Заработал, говорите? — бормочет он. Потом поворачивается к своим взъерошенным воробьихам. — А памятник вы мне купили?

— Нет, отец! — облегченно кричит квартет, заклинающе глядя на нас.

— Почему?! — грозно каркает Кнопф.

Те изумленно таращатся на него.