Черный список

– Что произошло? – спросила она низким, но звучным голосом.

– Ничего. – Слоун закрыла глаза, слезы ручьями потекли по щекам.

В коридоре послышались шаги, и на пороге появился Эймс Гарретт.

– Слоун. – В его голосе по-прежнему ощущались начальственные нотки, но он стал намного мягче.

Арди медленно встала из-за стола. Слоун на всю жизнь запомнит взгляд ее подруги. Это был взгляд из самых кошмарных снов. Такие Слоун даже не снились…

Она запомнит, как Арди обошла вокруг стола и как Эймс судорожно глотнул. Она навсегда запомнит, как он развел руками.

– Арди. Я ничего такого…

Они даже ничего не сказали друг другу. Или все-таки успели? Эта часть драмы у нее в голове как-то не отложилась. Запомнила только, что Эймс попятился назад. То есть силы взгляда, которым сверлила его Арди, оказалось достаточно, чтобы он молча покинул кабинет Слоун. Как только Арди закрыла за боссом дверь, воцарилась тишина. А потом в голове у Слоун закрутились вопросы, которые будут мучить ее долгие месяцы: а смог бы он бросить свою жену? Он любил Слоун? Или все-таки ненавидел ее? Что с ней произошло? Она причинила ему боль?

В тот же вечер Арди сунула ей в руку бокал с крепкой выпивкой, и Слоун надеялась, что на этом все и кончится.

Но потом еще были произнесены избитые фразы о том, чтобы она даже не думала спать с человеком, которого больше не любит. И напоследок – парочка наставлений, которые можно повторять бесконечно. Но Слоун была в порядке. Как выразился Эймс, они с ней «хорошо поладили».

Эймс даст ей то, чего она хотела. Но будет ли этого ей достаточно?

Глава 16

30 марта

Мы никогда не плакали на работе, почти никогда. Хотя когда мы все-таки плакали, оказавшись дома или, может быть, незадолго до того, или в машине, укрывшись от всех солнцезащитными очками и медленно кружа по этажам многоуровневой парковки, – то наши слезы, так или иначе, были связаны с работой…

Все было связано с работой, порой даже те вещи, которые, казалось бы, не должны: например, будем ли мы работать после рождения детей? Что мы ставим на первое место: карьеру или семью? Достаточно ли мы работаем? Не слишком ли много мы работаем? Нам платят именно столько, сколько мы заслуживаем? Что мы делали в эти выходные: нам хотелось устроить плотный поздний завтрак или нам пришлось работать?

Мы оказывались в плену раздумий, которые проявлялись как минимум раз в неделю в каком-то жутком ощущении неминуемой беды. Это ощущение давило и растекалось в животе, пока мы спускались вниз на лифте; нам казалось, что мы работаем не в приличном офисе, а в каком-то доме ужасов, что мы что-то недоделали, что упустили ситуацию, что оказались в полной заднице… Нет, мы не могли куда-то конкретно ткнуть пальцем, но мы просто знали, что где-то облажались. И, хуже того, у нас оставалось еще ровно четыреста восемьдесят минут, чтобы попытаться отыскать корень проблемы, которая отравила память о прожитом дне…

А потом, наутро, мы подкладывали в свои туфли на шпильках замечательные стельки доктора Шолля и отправлялись на очередную сходку Женского клуба, корча из себя счастливых, приятных в общении и компетентных бизнес-леди.

Может быть, поэтому ни одна из нас не осознала значение смерти Бэнкоула до той степени, до которой следовало. Мы даже улыбались иногда во время траурной молитвы, потому что были слишком заняты раздумьями и участием во всей вышеперечисленной корпоративно-бытовой возне и боялись сделать неверный шаг.

Но мы не могли вечно двигаться только таким путем. Хотя, что удивительно, все думали, что так всё и будет продолжаться.

Когда Грейс, наконец, заплакала в офисе, то это из-за пролитого молока. Именно из-за молока. К тому времени, когда она заметила влажное пятно на своей модной сумке, было уже слишком поздно. Ее узкая прямая юбка и блузка стали влажными, но это ее мало тревожило. Опустившись на колени прямо посреди коридора, она вытащила из сумки мешочек, в котором из дырки в пластике вытекала струйка грудного молока.

– Нет, нет, нет, нет, – бормотала она.

В голове у нее проносились ругательства, одно круче другого, но ни одно из них не вырвалось наружу. Грейс почувствовала, что у нее сердце кровью обливается, когда приложила ладонь к мешочку. Она пыталась донести его до раковины, но, добравшись туда, поняла, что там нет ничего стерильного, в чем можно было бы сохранить молоко. Последние миллилитры его вытекали через просветы между пальцами. Жидкое золото…

Вот и всё. Целый час сцеживания. И все потеряно… О Боже, прошу тебя, оборви ее долбаные груди и отдай кому-нибудь другому – более ответственному человеку. Кого только она не винила! Компанию-производителя. Своего мужа. Даже свою дочь! А если все это неправда, то ей было все равно.

Грейс хотела бы добывать все молоко на стороне… Как это называется?.. Ах да, молочная смесь! Но она знала, что, как только это сделает, Эмма Кейт тут же подхватит диабет или какую-нибудь ужасную аллергию. А врач прямо спросит у нее: «Вы кормили ребенка грудью?» Лайам скажет, что типа поддерживает ее решение, втайне переживая, что не завел ребенка с кем-нибудь еще…