Чертова дюжина. 13 новых страшных историй. 2021

– Да нет, – я пожал плечами. Капельки пота ползли у меня по спине, словно там, между лопатками извивался огромный жирный червяк. – Давай.

– Ну ладно, – Мишка потер ладони. – Эй ты, Мальчик-Обжора, приходи сюда, у нас есть для тебя еда!

И он пришел. В мареве дрожащего воздуха. В водоворотах песка под его ногами. В игре света и тени. Пришел и сел рядом с нами.

Сколько я потом ни спрашивал ребят – какой он, Мальчик-Обжора? – так никто и не ответил мне. Все вспоминали неуловимые очертания, выхватывали какие-то детали: Серега говорил, что у Мальчика-Обжоры на губах скапливалась слюна, Толик отвечал, что тот пухлый, Мишка упоминал небрежный полубокс. Я знаю лишь, что Мальчик-Обжора был рыжеват. Это запомнилось мне только потому, что рыжеват был и я.

Мальчик-Обжора сидел рядом с нами – со слюной на губах, пухлый, с рыжеватым полубоксом – и молчал.

А потом Мишка протянул ему кепку.

– Ешь, – сказал.

Мальчик-Обжора ничего не ответил. Он даже не пошевелился.

– Ешь, – повторил Мишка уже просительно. – Это вкусно. Это надо съесть.

Мальчик-Обжора вздохнул. Потом кивнул.

И указал пальцем в сторону Гаражей.

– Ты будешь есть там? – уточнил Мишка.

Мальчик-Обжора снова кивнул.

Мишка не соврал. Мальчик-Обжора действительно съел его кепку. Он рвал ее на части крепкими, белыми, остро заточенными зубами, а потом тщательно пережевывал и глотал. И снова пережевывал – и снова глотал.

«Надо бы ему дать запить», – отчего-то подумал я.

Мальчик-Обжора стоял между Гаражами – а мы подглядывали за ним в щель. И нам казалось, что так аккуратно и тщательно рвет, пережевывает и глотает он для нас – потому что мы смотрим. Потому что без нас – он бы не поел. И, наверное, – и не появился бы.

– Мы забыли пожелать ему приятного аппетита, – хрипло сказал Толик.

– Ничего, – усмехнулся Серега. – Ему и так хорошо.

Потом Мишка говорил, что Мальчик-Обжора всех нас поблагодарил и ушел, затерявшись в Гаражах. Серега спорил, что тот лишь небрежно махнул рукой на прощание. А Толик сообщал, что это мы сами ушли первыми, потому что услышали чьи-то шаги и решили, что нам сейчас влетит за то, что мы опять приблизились к Гаражам.

А я ничего не говорил. Потому что я не помнил ничего. Вот Мальчик-Обжора рвет, пережевывает и глотает – а вот я уже сижу дома и ем суп, стряхивая хлебные крошки в тарелку.

* * *

Мишку не ругали за кепку. Даже пообещали купить новую.

А мы позвали Мальчика-Обжору снова. Не скоро, но позвали.

То был октябрь. Сырой, промозглый. На асфальте стояли черные лужи, остатки песка в песочнице превратились в вязкую жижу. Мы сидели, подстелив мешки из-под сменки, и разглядывали Толин дневник. Идея стереть двойку по математике ластиком была совершенно неудачной – теперь на странице красовалось огромное грязное пятно.

– А если поскоблить лезвием? – предложил Серега, доставая обломок «Невы».

Лезвие измохратило страницу и продрало дыру, зацепив предыдущую. Глаза Толика наполнились слезами.

– Меня мамка убьет, – проныл он. – Она сказала – хоть одна тройка, и я об тебя ремень сотру!

– Ну, она ж про тройку сказала это, – попытался пошутить Серега. – А тут двойка. Про нее и речи-то не было.

Толик уткнулся в сложенные на коленях руки и завыл.

– Ну, ладно, чо ты, чо ты, – растерялся Серега. – Я же пошутил. Ну, Толяныч!

– Так пусть тогда его съедят, – вдруг предложил Мишка.

– Кого? – не поняли мы. – Толика?

– Нет, дневник. Пусть придет Мальчик-Обжора и съест дневник. Как тогда кепку! Помните?

И мы вспомнили.

Странное дело – но все эти месяцы, скормив Мальчику-Обжоре кепку, мы больше и не помышляли звать его. Так, вспоминали иногда в разговоре, шутя, как общую забавную тайну, перемигиваясь, давая ему смешные прозвища – но не более. Потом и эти воспоминания постепенно стерлись – как стирается летний рисунок мелом на асфальте под струями осенних дождей. Мальчик-Обжора ушел из нашей памяти вместе с летом – и вот Мишка снова сказал о нем.

И мы вспомнили.

– Да! – вскинулся Толик. – Да! Да! Конечно! Позови его, пожалуйста!

И Мишка позвал его.

Все было почти, как тогда. «Почти» – потому что не пекло солнце, а моросил мелкий противный дождь, и холодный, пронизывающий ветер дул в спины нам, подглядывающим между Гаражами. А Мальчик-Обжора рвал, пережевывал и глотал. Рвал, пережевывал и глотал. Рвал, пережевывал и глотал.

Дома Толику, конечно, влетело – но, как он сказал, меньше, чем могло бы быть. Просто за потерянный дневник. За растяпистость. За то, что «все дети как дети, а тут одно наказание». В общем, как обычно. О двойке же мама узнала гораздо позже, встретив учительницу – и то в виде «надо же, а ваш Толя двойку исправил, молодец, всегда бы так», так что ругать было уже, вроде бы, особо и не за что. Так, чуть-чуть оттаскать за ухо – потому что врал.

Больше о Мальчике-Обжоре мы не забывали.

Часто скармливать ему дневники нам не удавалось – родители могли что-то заподозрить в такой нашей растяпистости. Поэтому в ход шли тетради, листочки с заданиями, порванные мешки со сменкой… Мальчик-Обжора рвал, пережевывал и глотал. Рвал, пережевывал и глотал. Рвал, пережевывал и глотал…

* * *