Чертовы котята

Я вышла, даже не пожав ему на прощание руки. Майк что-то крикнул мне вслед, но я не остановилась. Джек помахал мне, но я даже не взглянула на него. Рванула на себя входную дверь, но та оказалась закрыта. Я уже успела испугаться, что меня заперли, как увидела сбоку на стене кнопку. Нажала на нее, дверь открылась, я выскочила на улицу и помчалась не разбирая дороги, на углу столкнулась с детской коляской, которую везла женщина в сари. Из корзинки в нижней части коляски выпал арбуз и разбился. Я бросилась спасать арбуз, женщина крикнула мне на своем языке что-то непонятное, но явно не слова благодарности. Я сунула кусок арбуза ей в руки и побежала к станции метро. В уши ударил знакомый грохот поездов. Я вставила наушники плеера, надеясь успокоиться при помощи музыки. Хороший глоток текилы помог бы лучше, но я не позволяла себе пить во время рабочего дня.

Сколько раз в своей жизни я ездила на подземке от Куинса до Манхэттена, делала пересадку на «Таймс-сквер» или на «Сорок второй авеню», чтобы добраться до Мортон-стрит? Я вышла за несколько кварталов до нужного магазина. Навстречу шли люди, некоторые держали стаканчики кофе и гамбургеры. Дядя Яри никогда не мог понять современной привычки жевать на ходу.

— Надо уметь уважать еду, даже если это каша на воде, — говорил он.

В письмах дядя Яри много спрашивал меня об обычаях и привычках американцев. Сам он однажды съездил в Ленинград, и это было самое далекое путешествие всей его жизни. Когда он взял меня к себе, ему было всего двадцать четыре года. Я планировала свозить его на Канары, но не вышло. Вместо купания в теплом море он упал в холодное сентябрьское озеро. Он никогда не понимал, как можно жить в многомиллионном городе и вместо чистого воздуха вдыхать пары бензина и выхлопные газы. И обрадовался, когда я рассказала ему, что на Мортон-стрит тоже поет черный дрозд.

А еще я хотела сводить дядю на концерт. После его смерти я начинала плакать каждый раз, как только слышала звуки его любимой песни «Our Last Summer». [8]

Юлия всегда скучала, когда Сюрьянен водил ее на концерты в Хельсинки: их уровень недотягивал до блестящих оперных и балетных представлений Москвы и Петербурга. В один из вечеров в Нью-Йорке мы с ней сходили на спектакль с традиционным американским хеппи-эндом, после чего я предложила ей подняться на Эмпайр-стейт-билдинг и полюбоваться ночной панорамой города.

— Нет, надо идти спать. Завтра приезжает папа, я хочу выспаться и чувствовать себя бодрой. И мне еще надо позвонить Уско и обсудить с ним свадебный фрак.

Я проводила Юлию в гостиницу, снова вышла на улицу и отправилась на юг. Пришлось почти час простоять в очереди в кассу, прежде чем заветный билет оказался в моих руках. С группой японских туристов, которые были в два раза ниже меня, поднялась на восемьдесят шестой этаж, чувствуя в животе знакомую пустоту от перегрузки в скоростном лифте.

На открытой террасе, как обычно, дул пронизывающий ветер, и я плотнее запахнула куртку. На севере сверкали бесконечные огни — Гарлем, Бронкс, Йонкерс. В первый раз я пришла сюда, когда узнала, что успешно сдала вступительные экзамены и меня зачислили в академию. Я заранее решила отпраздновать поступление: подняться так высоко, как только сумею. Тогда я взобралась на сто десятый этаж и смотрела на Нью-Йорк, сожалея лишь о том, что от города меня отделяет толстый слой оконного стекла.

Каким бесконечным мне казался мир, когда я увидела его первый раз с этой высоты! Я была так счастлива, что поступила в академию, что уехала из деревни своего детства, где каждый знал, какая трагедия постигла меня в самом начале жизни. Голова у меня кружилась от осознания, что отныне я сама кузнец своего счастья. Но все оказалось не так просто. Я уехала, а дядя остался и погиб, когда меня не было рядом.

Я взглянула на восток, пытаясь разглядеть академию, но она затерялась среди небоскребов. Круг замкнулся. Майк Вирту больше не был моим учителем, и теперь я не могла верить ему безоговорочно, как гуру. Ветер взъерошил мне волосы, и я вздрогнула, поняв, что осталась совсем одна. На Давида я не могла полагаться, даже не была уверена, что когда-нибудь увижу его снова. Транков стремился казаться моим союзником, но я не слишком доверяла ему. Лайтио заканчивал свой жизненный путь. Так что оставалась лишь я сама, Хилья Канерва Илвескеро, человек, которому я полностью доверяла и на которого всегда могла рассчитывать.

Я провела на башне часа полтора: смотрела на сверкающую внизу мозаику рекламы и автомобильных фар, на огни пролетающих самолетов, наблюдала за людьми вокруг. Влюбленные держались за руки и целовались, повернувшись к статуе Свободы, люди постарше фотографировались, чтобы разместить фото на «Фейсбуке». Надо быть внимательнее, мне совсем не улыбалось попасть в чей-нибудь объектив.