Четверо

Впрочем, а какого чёрта он вдруг решил, что ценность этой миссии зависит от того, что происходит на Земле? Разве от этого совершённый подвиг перестанет быть подвигом? Разве от этого открытие перестанет быть открытием? Разве этот невероятный рывок человечества к звёздам перестанет быть рывком?

Открытие Америки викингами не перестало быть открытием после Колумба.

Это его, Лазарева, личный подвиг. Теперь, после гибели команды – именно его и ничей больше. Его большое путешествие. Миссия всей жизни. Как там было у Гумилёва, которого читала «Аврора»: и если нет полдневных слов звездам, тогда я сам мечту свою создам и песней битв любовно зачарую.

Сомнения, чёртовы сомнения. От одиночества на этой планете пухнет голова.

За окном иллюминатора уже третий день выл ветер. Вторую вылазку к морю пришлось отложить до более благоприятных погодных условий. Видимость нулевая, всё в рыжей пыли, сильный ветер сбивал бы с ног, а что творится на берегу моря и какие там волны, можно только гадать.

Надо было додуматься и взять с собой небольшую камеру, чтобы оставить её там и понаблюдать за морем.

Ну да ладно, подумал он, эта буря не может быть вечной.

Одно казалось странным – почему нет дождя? Есть море, есть ветер, и есть грязно-оранжевые тучи, затянувшие всё небо, а дождя нет. Ещё одна загадка планеты. Непонятно. Что-то здесь работает не так, как на Земле.

– «Аврора», скажи, пожалуйста, появились ли у тебя прогнозы насчёт того, когда закончится эта буря? – спросил Лазарев.

– Нет, командир. Я не могу сделать таких выводов. Я не знаю, – ответила «Аврора».

Третий день она отвечала одно и то же.

– Это самая сильная и долгая буря с момента высадки, – продолжил Лазарев. – И совершенно непонятно, когда она закончится. Может, мы наблюдаем смену сезонов? Может, это вообще на несколько месяцев или на полгода? Что ты думаешь об этом?

– Я не знаю, командир.

Лазарев вздохнул.

– И как ты думаешь, почему тут нет дождя?

– Я не знаю, командир.

Лазарев опять вздохнул, побарабанил пальцами по столу, посмотрел в иллюминатор.

Ветер, рыжий песок и грязно-оранжевые облака. Горизонт расплылся в завихрениях бури, ободок иллюминатора присыпало снизу песком – надо выбраться наружу и попробовать расчистить его, а то ведь совсем занесёт…

– Я нашла кое-что интересное, командир, – сказала вдруг «Аврора».

Лазарев оживился.

– Выкладывай.

– Сегодня я поймала момент, когда над береговой линией немного разошлись тучи, и сфотографировала море с орбиты. За три дня линия берега сильно изменилась.

– Что ты имеешь в виду?

– Посмотрите на монитор, я покажу фотографии.

На экране появились два кадра. Один сделан три дня назад, когда Лазарев готовился к выходу на берег. Второй – сегодня, полтора часа назад.

Линия берега действительно сильно изменилась и приблизилась на три километра. Небольшой мыс на первой фотографии, выходящий в море длинным изгибом в море, на втором кадре превратился в островок. Рядом появился залив, углубляющийся в берег полукругом, и чуть поодаль – ещё один, чуть поменьше.

Берег стал ближе.

– Что это? – сказал Лазарев, продолжая разглядывать фото. – Буря? Прилив?

– Вряд ли, – ответила «Аврора». – Сила гравитации спутников этой планеты не настолько велика, чтобы вызывать такие приливы. Возможно, это из-за бури. Но даже для такого ветра настолько сильное изменение береговой линии нехарактерно.

– Наблюдай за этим дальше и докладывай, – сказал Лазарев. – Это странно.

– Хорошо, командир.

– Какова сейчас скорость ветра?

– Двадцать три метра в секунду.

Значит, ветер усиливается, подумал Лазарев. Вчера скорость не превышала двадцати.

Странно это всё.

Может, здесь наступает такая своеобразная осень, приход которой так неудачно совпал с высадкой?

Отвратительное чувство, подумал он, оказаться запертым на этой станции без возможности что-то делать, исследовать, работать, даже без возможности послать всё к чёрту и улететь на «Аврору».

Найти на этой планете жизнь, настоящее живое море, чтобы потом безвылазно сидеть с этими образцами на станции и наблюдать за бесконечным вихрем в иллюминаторе.

И гадать, когда это закончится.

А что ещё делать? Выходить при таком ветре наружу – неоправданный риск. Остаётся только ждать, когда станет тише.

Лазарев перекусил белковым батончиком, попил воды, прилёг на койку и закрыл глаза. Снаружи свистело и ревело, но он уже привык к этому звуку и даже счёл его в какой-то мере успокаивающим и убаюкивающим.

Дурацкая идея вдруг пришла ему в голову.

Он достал из нагрудного кармана чёрный маркер для записей, снял колпачок, повернулся к стене, немного подумал и нарисовал человечка.

Кривая сфера шлема, толстый скафандр, руки и ноги, торчащий из-за спины кислородный баллон.

Получалось плохо, как детские каракули, но он старался.

Немного подумал и нарисовал рядом ещё троих.

Это команда «Рассвета».

Почему-то он сам рассмеялся тому, что делает.

Ещё немного подумал и нарисовал над человечками звезду. Почему-то пятиконечную.

Улыбнулся, закрасил её чёрными штрихами – красного маркера не было – и прилёг на бок, разглядывая нарисованное.

Четыре космонавта под чёрной звездой.