Четверо Благочестивых. По обе стороны закона

Гонзалес читал маленькую книжицу в красной обложке, а на его носу красовались очки в золотой оправе. Пуаккар что-то рисовал, примостившись на углу стола, а Манфред курил длинную тонкую сигару и изучал список цен химической фабрики. И лишь Тери (или, как кое-кто предпочитал называть его, Симон) не занимался ничем, сидел с угрюмым видом у камина и глядел на беспокойные маленькие языки пламени.

Разговор шел вяло, обрываясь часто и надолго, как это бывает, если голова каждого занята своими мыслями. На этот раз внимание к себе привлек Тери, когда, неожиданно резко отвернувшись от огня, спросил:

— Сколько еще меня здесь будут держать?

Пуаккар, оторвав глаза от своего рисунка, заметил:

— Сегодня он уже третий раз об этом спрашивает.

— Говорите по-испански! — отчаянно вскричал Тери. — Мне уже надоело слышать этот новый язык. Я его не понимаю, и вас я не понимаю.

— Вам придется дождаться, когда все будет закончено, — отчеканил Манфред на звучном андалузском наречии.

Тери зарычал и повернулся к камину.

— Я устал так жить, — буркнул он. — Я хочу сам ходить по городу, без сопровождения… Я хочу домой в Херес, где я жил свободным человеком… Я уже жалею, что уехал оттуда.

— Я тоже, — спокойно произнес Манфред. — Хотя не очень… Надеюсь, ради вашего же блага, что не пожалею об этом сильнее.

— Кто вы такие? — после секундного замешательства взорвался Тери. — Чем занимаетесь? Почему вам так хочется убивать? Вы что, анархисты? Что вы на этом заработаете? Я хочу знать!

Ни Пуаккара, ни Гонзалеса, ни Манфреда не огорчила резкость их пленника. Чисто выбритое, остроскулое лицо Гонзалеса поморщилось от удовольствия, он прищурил холодные голубые глаза.

— Превосходно! Идеально! — пробормотал он, ощупывая взглядом лицо Тери. — Острый нос, небольшой лоб и… articulorum se ipsos torquentium sonus; gemitus, mugitusque et parum explanatis…[21]

Физиономист мог бы продолжить данное Сенекой описание человека в гневе, но тут Тери вскочил и окинул всех троих сердитым взором.

— Кто вы такие? — медленно произнес он. — Почем мне знать, что вы делаете это не за деньги? Я хочу знать, почему вы держите меня, как преступника, почему не разрешаете читать газет, почему запрещаете самому выходить на улицу и разговаривать с теми, кто знает мой язык? Вы сами не из Испании, ни вы, ни вы… Ваш испанский… да, но вы не из той страны, которую знаю я. Вы хотите, чтобы я убил… но не говорите как…

Манфред встал и положил ему на плечо руку.

— Сеньор, — ласково произнес он, заглядывая ему в глаза, — прошу вас, умерьте пыл. Я еще раз заверяю вас, что мы не убиваем ради выгоды. У каждого из этих двух господ, которых вы видите перед собой, состояние превышает шесть миллионов песет, я еще богаче. Мы убиваем и будем продолжать убивать, потому что все мы пострадали из-за несправедливости, от которой закон не смог защитить нас. Если… если… — на какое-то время он замолчал, продолжая смотреть на испанца серыми глазами, потом продолжил: — Если мы убьем вас, это будет первый случай подобного рода.

Издав свирепый рык, Тери вскочил и прижался спиной к стене. Смертельно побледнев, он, словно загнанный волк, переводил взгляд с одного на другого.

— Меня… Убить меня! — задыхаясь, просипел он.

Никто из троих не пошевелился, только Манфред опустил протянутую руку.

— Да, вас, — сказал он, кивнув. — Для нас это будет нечто новое, поскольку до сих пор мы убивали только во имя справедливости… А убить вас было бы несправедливо.

Пуаккар смотрел на Тери с жалостью.

— Именно поэтому мы и выбрали вас, — пояснил он. — Дело в том, что мы не можем полностью исключить из наших планов предательства, вот мы и подумали, что лучше уж это будете вы.

— Поймите, — мягко продолжил Манфред, — ни один волос не упадет с вашей головы, если вы будете верны нам. К тому же вы получите награду, которая даст вам возможность жить в… Вспомните девушку из Хереса.

Безразлично пожав плечами, Тери снова сел, но руки его дрожали, когда он сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой.

— Мы вам предоставим больше свободы… Вы будете выходить на улицу каждый день. Через несколько дней мы все вернемся в Испанию. В Гранаде в тюрьме вас называли молчуном… Мы надеемся, что вы таким и останетесь.

После этого для испанца разговор продолжился на тарабарском языке, поскольку остальные перешли на английский.

— С ним хлопот очень немного, — сказал Гонзалес. — Теперь он одет как англичанин, так что внимания к себе не привлекает. Ему не нравится каждый день бриться, но это необходимо, и, к счастью, у него светлые волосы. Больше всего его злит, что я не разрешаю ему разговаривать на улице.

Манфред заговорил о деле.

— Я пошлю Рамону еще два предупреждения, и нужно, чтобы одно из них он нашел прямо у себя дома. Он мужественный человек.

— А что Гарсиа? — полюбопытствовал Пуаккар.

Манфред рассмеялся.