Четверо Благочестивых. По обе стороны закона

«Уважаемый сэр!

Включив сегодня вечером свет, Вы, возможно, решили, что стали жертвой одного из тех „чрезвычайных происшествий“, о которых Вы так любите писать в своей газете. Мы должны извиниться перед Вами за те доставленные неудобства. Причиной Вашего замешательства стало отключение лампы в кабинете и замена ее на нехитрое устройство, содержащее порошок магния. Уверяем Вас, что точно так же просто было присоединить заряд нитроглицерина, что сделало бы Вас собственным палачом. Мы устроили это для того, чтобы продемонстрировать серьезность своего намерения привести в исполнение наше обещание относительно законопроекта об экстрадиции. Нет такой силы, которая смогла бы защитить сэра Филиппа Рамона от уничтожения, и мы просим Вас, как человека, руководящего огромной силой, добавить свой вес на чашу весов справедливости и призвать правительство отказаться от необоснованной меры, что спасет не только жизни множества тех безобидных людей, которые нашли приют в Вашей стране, но и жизнь министра, чьим единственным недостатком для нас является его излишнее усердие, направленное на недостойное дело.

(Подписано) Четверо благочестивых».

— Вот так так! — пробормотал редактор и, вытирая лоб, посмотрел на мокрую коробочку, спокойно плавающую в ведре с водой.

— Что-то стряслось, сэр? — простодушно поинтересовался электрик.

— Ничего, — услышал он резкий ответ. — Заканчивайте работу. Вставьте на место лампочки и уходите.

Электрик, любопытство которого разыгралось не на шутку, тоже посмотрел на плавающую коробочку с обрывком провода.

— Интересная штучка, сэр, — сказал он. — Если бы вы спросили меня…

— Я не собираюсь вас ни о чем спрашивать. Заканчивайте работу, — перебил его великий журналист.

— Прошу прощения, сэр, — сник умелец.

Через полчаса редактор «Мегафона» уже обсуждал ситуацию с Уэлби.

Уэлби, самый известный в Лондоне редактор-международник, широко улыбался, не скрывая удивления.

— Я всегда знал, что эти ребята настроены серьезно, — жизнерадостно сообщил он, — и более того, я почти уверен, что обещание свое они сдержат. Когда я был в Генуе, — львиную долю попадавшей к нему информации Уэлби получал из первых рук, — когда я был в Генуе… Или это было в Софии?.. Там я встречался с человеком, который рассказал мне о деле Треловича. Ну, вы помните, это один из тех, кто убил сербского короля. Так вот, однажды вечером он пошел в театр… и ночью его нашли мертвым на площади с рапирой в сердце. У этой истории есть две очень интересных особенности. — Международник принялся загибать пальцы. — Во-первых, генерал был известным фехтовальщиком и имеются доказательства того, что он был не казнен, а убит на дуэли. Во-вторых, на нем был корсет (сейчас многие офицеры вслед за немцами взяли моду носить такие), и один из его противников, узнав это, вероятно в ходе поединка, заставил генерала снять его. В общем, когда его нашли, корсет лежал рядом.

— И уже тогда было известно, что это дело рук «Четверки»? — спросил редактор.

Уэлби отрицательно покачал головой.

— Даже я тогда еще о них не слышал, — с сожалением сказал он и спросил: — А вы что-нибудь уже предприняли?

— Я поговорил со швейцарами и посыльными, со всеми, кто тогда был на работе, но как проник в здание и ушел из него наш загадочный друг (я не думаю, что их было несколько), остается загадкой. Нет, это в самом деле что-то невероятное. Знаете, Уэлби, у меня появилось какое-то необъяснимое чувство… Клей на конверте был еще влажный, это значит, что письмо написали и запечатали на месте, должно быть, за несколько секунд до моего возвращения.

— А окна не были открыты?

— Нет, все три были закрыты и заперты. Через них в кабинет попасть было невозможно.

Прибывший на место происшествия для сбора информации сыщик подтвердил это мнение.

— Человек, написавший письмо, покинул комнату не более чем за минуту до того, как вы туда вошли, — заключил он и принялся изучать письмо.