Четвертая империя. Заговор наркомовских детей

Ш. Фицпатрик и К. Келли в своих монографиях ссылаются на близкий прецедент, имевший место в 1936 г. в Ленинграде. Там сын партийного чиновника 12-летний А. Дудкин организовал игру в контрреволюционную «троцкистско-зиновьевскую банду», в которой сам исполнял роль Зиновьева, а его товарищи — Каменева, Троцкого, Кирова, Николаева (убийцы Кирова) и представителя НКВД. Если в первой части разыгрывалось убийство Кирова, то во второй речь шла об убийстве Сталина теми же персонажами[126]. По мнению и той, и другой исследовательницы, это был инвариант игры в казаков-разбойников или в разбойников и полицейских. А безнаказанность Дудкина, отделавшегося легким испугом, — проявлением тенденции деполитизации детства, иногда бравшей верх над противоположной — его форсированной политизацией

[127].

Такая трактовка события представляется не вполне корректной. На самом деле ленинградские, так же, как схожие подмосковные забавы, для инициаторов были не модификацией обычных детских игр, а разыгрыванием зловещей драмы, с матерыми преступниками в главных ролях. На фоне ужесточившейся позиции власти по отношению к детским правонарушениям, в частности, установления в 1935 г. возраста уголовной ответственности с 12 лет, а также стараний взрослых наставников дискредитировать в глазах учащихся преступный мир и уголовную романтику, все втянутые в подобные развлечения подростки хорошо осознавали неблаговидность своих занятий. Подобно участникам сексуальных игр, вуалировавших «стыдные» влечения карнавальными образами, эти игроки прятали свое общественно порицаемое пристрастие к уголовщине под «контрреволюционными» масками. Данная подмена была настолько ясна взрослым экспертам, видевшим ситуацию изнутри, что не привела к заметным последствиям для ее зачинщиков.

2.3. Банды в конфронтации и симбиозе с государством [128]

Не убывающие показатели детских правонарушений, по единодушному признанию историков советского детства, составляли ахиллесову пяту всей выстроенной в 1930-е годы системы работы с детьми[129]. Наиболее опасным и трудно искоренимым феноменом криминализации становилась организованная преступность. Опиравшиеся на запугивание, шантаж, а то и на прямое насилие преступные сообщества могли определенное время оставаться вне видимости правоохранительных органов. В расчете на полное доминирование в зоне своих интересов некоторые из них старались изгнать оттуда все знаки «обобщенного другого» в лице государства, или, по формуле французского социолога А. Лефевра, пытались превратить пространство государственной репрезентации в репрезентацию своего пространства. Этот позыв распространялся не только на казенное имущество и советские символы, которые портились или уничтожались, но и на официальную пропаганду и идеологию, которые в меру своего интеллектуального развития бандиты пытались дезавуировать в глазах остальных учеников.

Так, несколько уголовных групп из школ Сыктывкара, занимавшихся кражами и издевательствами над слабыми учащимися, одновременно распространяли антисоветские анекдоты и песни, критические высказывания о вождях, на стенах рисовали фашистские знаки[130]

. В Темниковской средней школы Мордовской АССР в конце 1936 г. была выявлена банда из 10 учеников, совершившая за два неполных месяца осени 1936 г. семь ограблений. На протяжении двух лет данная группа систематически срывала уроки и массовые мероприятия, часто являлась в пьяном виде на занятия. Конец хулиганскому террору положила проверяющая комиссия, усмотревшая в бесчинствах вызов системе еще и по причине распространенности в школе антисоветских настроений, главным источником которых была все та же делинквентная группировка. Например, на уроке истории на вопрос учителя, почему будущая война против Советского Союза будет самой опасной для буржуазии, один из учеников, не задумываясь, ответил: «Буржуазия пойдет на Советский Союз, кулачество восстанет, привлечет на свою сторону колхозников, и все вместе выступят против советской власти». А на встречный вопрос учителя: «Чем вы это обосновываете?» пояснил: «Положение в деревне плохое, вы вот снимите галифе, поезжайте в деревню, послушайте, что говорят крестьяне. Только похуже оденьтесь, и вы все узнаете». С этим мнением были согласны и остальные учащиеся[131].