Четвертый Кеннеди

— Я скажу то, что вы хотели от меня услышать, хотя слова эти причиняют мне боль. Я не мог оставить в живых вашу дочь. Она олицетворяла Америку, потому что была дочерью самого могущественного человека на Земле. Вы знаете, какое впечатление произвела ее смерть на людей, которые боятся власти? Она дала им надежду, пусть некоторые и любили вас, а кто-то считал благодетелем и другом. По большому счету благодетелей люди ненавидят. А тут они увидели, что вы не такой уж могущественный, поняли, что им нет нужды бояться вас. Разумеется, эффект был бы сильнее, если бы я остался на свободе. Можете вы представить себе такую ситуацию? Папа мертв, ваша дочь мертва, и вы вынуждены дать мне уйти с гордо поднятой головой. Весь мир увидел бы, сколь беспомощны и вы, и Америка.

Джабрил откинулся на спинку стула, улыбнулся Кеннеди:

— Я допустил только одну ошибку. Недооценил вас. Но кто мог предположить, что вы пойдете на столь жесткие меры. Великий либерал, поборник общечеловеческих ценностей. Я надеялся, вы освободите моего друга. Я думал, вы не сможете так быстро представить себе полную картину происходящего. Не представлял, что вы пойдете на такое преступление.

— При бомбардировке Дака погибли лишь несколько человек, — вставил Кеннеди. — Мы заранее сбросили на город листовки.

— Это я понимаю. Поступили, как настоящие террористы. Я бы сделал то же самое. Но я никогда не стал бы спасать себя, жертвуя своими соотечественниками. Я никогда не взорвал бы атомную бомбу в одном из городов своей страны.

— Вы ошибаетесь, — ответил Кеннеди.

И вновь Кристиан испытал безмерное облегчение, потому что больше Кеннеди ничего говорить не стал. И вообще не воспринял это обвинение всерьез. Сразу переключился на другое:

— Скажите мне, как вы можете оправдаться перед собой за содеянное, за предательство тех, кто доверял вам? Я ознакомился с вашим досье. Как может человек сказать самому себе: «Я создам лучший мир, убивая ни в чем не повинных мужчин, женщин, детей, я выведу человечество из бездны отчаяния, предав моего лучшего друга». И проделывать все это без права на власть, дарованную богом или людьми. О сострадании речь не идет, как вы осмелились присвоить себе такое право?

Джабрил выдержал паузу, словно ожидал еще одного вопроса. Потом ответил:

— Что бы ни заявляли пресса и моралисты, в моих действиях нет ничего необычного. Возьмем, к примеру, пилотов ваших бомбардировщиков, которые сеют смерть, словно под ними не люди, а муравьи. А ведь у этих парней добрые сердца, и вообще они хорошие люди. Но их научили выполнять свой долг. Думаю, я ничем не отличаюсь от них. Однако у меня нет возможности убивать с высоты многих тысяч футов. И нет кораблей с орудиями, стреляющими на двадцать миль. Я вынужден пачкать руки в крови. И я это делаю, потому что верю в идеи, которым служу. А ваш аргумент такой древний, что опираться на него просто неприлично. Однако вы спросили меня, как я осмелился присвоить себе право решать судьбы людей, не получив одобрения высших сил. Но только ли высшие силы дают человеку такое право? Я вот считаю, что это право дали мне страдания людей в моем мире, свидетелем которых я стал. Это право, эту смелость дали мне книги, которые я прочитал, музыка, которую я слышал, пример людей, куда как более великих, чем я. Вот откуда у меня взялось право действовать согласно моим принципам. И мне гораздо труднее, чем вам, потому что вы опираетесь на поддержку сотен миллионов и политику террора обставляете как выполнение своих обязанностей, своего долга перед ними.

Джабрил прервался, чтобы отпить кофе.

— Я посвятил жизнь борьбе против установившегося порядка, против власти, которую я презираю. Я умру в полной уверенности, что все делал правильно. Как вам известно, нет моральных законов, которые существуют вечно.

И Джабрил, выговорившись, откинулся на спинку стула. Кеннеди слушал, ни разу не выразив одобрения или неодобрения, не попытавшись возразить. А потом прервал затянувшуюся паузу:

— О морали спорить не буду, в принципе, я действовал точно так же, как и вы. Согласен я и с тем, что принимать решения проще, если не надо пачкать руки в крови. Но при этом, как вы сами и заметили, я действовал от лица государства, исходя из его блага, а не руководствовался личными мотивами.

— Это не так, — покачал головой Джабрил. — Конгресс не одобрил ваших действий. Как и ваши министры. Получается, что решение принимали только вы. Вы такой же террорист, как и я.

— Но народ моей страны, избиратели, его одобрили.

— Толпа. Она всегда одобряет такие решения. Потому что не желает задуматься об опасности последствий. Вы поступили неправильно как политически, так и морально. Вы действовали из личной мести. — Джабрил улыбнулся. — А я-то думал, что вы выше этого. Что вы не сможете перешагнуть через свои моральные принципы.

Кеннеди долго молчал, словно тщательно обдумывал ответ: