Четвертый Рим

— Не понимаю, как это может ожить человек со сломанной шеей? — вслух выразил общие сомнения Хион, на что ему резонно и так же громко ответила Фортуната:

— Значит, у него сломана не шея, а рука. Ее ответ всех удовлетворил. Оставшихся пленных увели, вслед за ними пронесли носилки с изувеченным телохранителем, причем толпа улюлюкала и кричала вслед: "Слабак", "Заяц полудохлый!"

Победителя гладиаторского сражения взяла под свое покровительство Фортуната. Вместо разодранных в сражении рубашки и брюк выдали ему прекрасный халат не хуже, чем у Хиона. По приказанию Фортунаты слуги принесли серебряный таз и омыли раны юноши чистой водой, после чего умастили его тело розовым маслом. Хион смотрел на все проделки жены с поразительным безразличием, и все чаще его взгляд останавливался на Василии, которому все больше нравился и сам пир, и события, которые на нем происходили. Вид же брата стал ему почему-то неприятен, и когда Луций подошел вплотную к его ложу, Василий отвернулся и занялся разговором с мальчиком-слугой, чтобы его не замечать. Так что Луцию пришлось отойти, опустив голову.

8. СВАДЬБА

В завершение пира вновь выбежали мальчики с духами в серебряных тазиках и натерли ими ноги возлежащих, предварительно опутав голени от колена до самой пятки цветочными гирляндами. Остатки духов были вылиты в сосуды с вином и светильники.

Умиротворенный Хион подозвал к себе Василия и повелел ему возлечь на ложе рядом с собой. Тотчас появился увенчанный виноградными лозами отрок, обнося гостей корзиной с виноградом. Затем он запел тонким пронзительным голосом:

Когда лобзал я мальчикаВ уста полуоткрытые,И аромат дыханияЯ пил губами жадными,Мой дух, больной и раненый,

Взобрался на уста мои,И, мчась безостановочно,До мягких губок мальчика,Сквозь них искал он выходаИ убежать старался.

И если б лишь немножечкоЛобзание продолжилось,Огнем любви прожженнаяДуша б меня покинула.И чудо б совершилося:Сам по себе я умер бы,

Но жил бы в сердце отрока.

Хион шепнул Василию, что песня исполняется специально для него, и мальчик все доверчивее прижимался к своему благодетелю, который кормил его из рук виноградом. Видя его расположение, Хион объявил, что внесет Василия в завещание. Все засмеялись, но Хион, оставив шутки, велел немедленно принести из своих покоев проект завещания и зачитать его. После того как посыльные вернулись с сообщением, что текста нигде не могут найти, он вначале воспылал притворным гневом и распорядился всех слуг, участвовавших в поисках, перепороть, но потом сменил гнев на милость и поведал, что сочинит документ заново прямо здесь в триклинии. Первым делом повелел найти он скульптора и заказать ему памятник, потому что без этой статьи расхода ему трудно планировать другие распоряжения.

Когда явился скульптор, разодетый в полосатую тогу, Хион перевел на него оценивающий взгляд и так заговорил:

— Что скажешь, друг сердечный? Ведь ты воздвигнешь надо мной памятник, как я тебе заказал. Хотелось бы мне и после смерти пожить. Желаю, чтобы вокруг праха моего были яблони и вишни, а если климат и успехи сельского хозяйства позволят — виноградник. Ибо большая ошибка украшать дома при жизни, а о тех домах, где нам дольше пребывать, не заботиться. Пусть на памятнике изобразят всю мою жизнь. Ни от чего я не хочу отказываться.

В молодости был я автомобильным вором, за что честно отбыл наказание в Сибирской тайге. Поэтому на первой фреске изобрази меня в самом цветущем возрасте с топором в руках перед елкой. После первого неудачного опыта коммерции поменял я профессию и стал солдатом. Воевал я с армянами против турок, с грузинами против чеченцев и абхазов, получил чин капитана, поэтому на второй фреске я завещаю изобразить меня в офицерском мундире на вершине горы с автоматом в руках, и по периметру все мои боевые награды, если поместятся. Без ложной скромности скажу, что подоспел я в Москву очень вовремя, когда татарва, как пятьсот лет назад, обратала Русь и город стоял в осаде. Тут как нельзя пригодился мой боевой опыт, и тогда впервые возглавил я отряд добровольцев, с которыми отстоял укрепрайон вдоль реки Рублевки. Поэтому на следующей фреске изобрази меня стоящим над полуразрушенной Москвой с мечом в руках и удирающих во все лопатки татар.

Тут все зааплодировали и выпили за здоровье доблестного воина. Приосанившись, Хион продолжал.