Четыре безумия. Клиент Шекспира

Он молчал. Долго, как молчат мумии. Статуи и статисты, роли без текста, употребляемые автором и режиссером в качестве реквизита или декораций.

Той ночью он не мог заснуть. Долго лежал рядом с ней в темноте, ловя вздохи и непонятные, исковерканные слова, эхо снов, в которых она блуждала.

Он вспоминал первую встречу, фаду Амалии Родригез, ощущал этот португальский «suadade», тоску, выраженную фаду, вспоминал старый дуб на берегу старого озера, купание в реке, которую сторожили огромные деревья, на чьих стволах половодья оставили толстые зеленые линии, вспоминал последнюю кружку пива в «La Costa», безнадежно пустые предрассветные улицы, помнил разговоры в постели, вздохи, сладострастные стоны, крики любви, вспоминал все, все, что видится человеку в конце любви так, как, если верить рассказам, картины промчавшейся жизни всплывают перед взором человека, вступающего в преддверие смерти.

Сражаясь с идеями, делая заметки на бумажках и полях газет, разбирая образы, сцены и акты, в процессе раздумий, в минуты передышек, он все время думал: как долго это продлится, этот тайный брак, эта деревенская интрижка, эта прекрасная история, к удивлению и презрению сослуживиц обсасываемая ими за кофе с сигареткой, эта явная для ее подружек тайна, эта любовная партитура одного лета, исполненная нежности и тихого страдания, тающая, исчезающая, бледнеющая как лужица воды под неумолимым солнцем фактов…

– Я больше не могу так, – сказала она.

За окном была ночь. Ночь святого Симеона, который днем и ночью стоял на столпе, погрузившись в молитвенное состояние. Ночь Симеона Столпника воздействовала, как темная и тихая река накануне дня, который в Мексике отмечают как Grito de Dolores – день крика, когда распаленная толпа кричит целый час для того, как говорит Октавио Пас, чтобы лучше молчать весь год.

– Я подумаю об этом завтра, – говорил он тьме, цитируя Скарлет, этой ночью, как и в те, когда размышлял о конце саги, пытаясь продлить ее, откладывая окончательный ответ.

Бабочка сна задремала.

Он встал с кровати. Легко, тихо, на цыпочках подошел к креслу. Не зажигая света. Из двух окон в комнату вливались потоки лунного света. Два платиновых глаза на полу.

Где-то далеко, в сердце города, мотоциклист, закусив прядь волос девушки, которые словно шарф развевались по ветру, разрывал теплый воздух ночи.

Сильная машина визжала.

Август покидал год.

– Что ты делаешь там, Иван? – спросила она из темноты.

– Плачу.

Синие глаза моря оттеняет белый песок

Сен Тропе, сентябрь 1998 года

(…) Милош весь день возводил замок из белого песка. Две башни, соединенные прочной стеной, защищены глубоким рвом. Над ними развевались пестрые флаги, снятые с огромных холмов разноцветного мороженого, украшенных засахаренными фруктами и шоколадной глазурью. К вечеру, который подкрался незаметно, как пьянящий аромат, мощная волна прилива наполнила ров, а потом беспощадно, словно вражеское войско, разрушила стены, казавшиеся крепкими, неприступными и вечными, сорвала и унесла пестрые флаги.

Милош расстроился.

– Завтра вместе построим замок крепче и красивее, – пошутила я. Он смолчал, он, знаешь ли, все время молчит здесь, во Франции. Похож на тебя. Когда сердится или грустит – молчит.

Потом собрал свои вещи: лопатку, ведерко, грабельки – весь инструмент, и ушел.

Кажется, ему не хватает тебя…

В. Л. Т. Ирина

Пусть твой взгляд падет на меня в момент, когда я буду к этому готова, потому что никто не может оста аться мудрым и красивым все семь дней в неделе

Полдень.

Тяжелый дурманящий сон, полный кошмарных историй и пота приковал его к постели.

Артиллерия колоколов потрясла день. Он открыл глаза. Неожиданно, внезапно он ворвался в жизнь с невероятной головной болью. Сел на кровати, пытаясь разобраться, в какое время дня он попал из сна. Колокола продолжали греметь. Потная майка прилипла к телу, в глазах стоял огонь. Горький вкус прилип к губам, твердый язык опух от алкоголя. Он встал. Тяжелые шаги. Долгое путешествие. Мочился, опершись рукой о холодную стену туалета.

На лице зеркала губной помадой было написано:

Из-за ничтожности своей

Ни предложить не смею,Ни взять того, что мне принадлежит…

На полу, выложенном голубой керамической плиткой, фиолетовым мелком выписано продолжение:

…Но это все игра, в которой тайнаСтановится все больше и страшнее.

Он пошел по следам.

Белой солью (что означает просыпанная соль – предательство, Иудину измену, неверие?), пропущенной сквозь пальцы на гладкую столешницу: