Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Но вскоре судьба сжалилась и над нами и над несчастным Титовым, которого действительно некуда было девать, так как пассажирские пароходы продолжали категорически отказываться брать такого пассажира для доставки его в Европу или хотя бы в ближайший крупный порт, где можно было найти больницу для душевнобольных. Во время нашей стоянки на Мадагаскаре адмирал решил отказаться от услуг причинявшего нам постоянно массу хлопот нашего калеки-транспорта «Малайя», приказал разгрузить ее, а ей самой приготовиться к возвращению в Россию. Когда транспорт был готов к уходу, адмирал приказал отправить на него всех подлежащих отправке на Родину, главным образом хронических и душевнобольных, которых на эскадре к тому времени набралось уже несколько человек. В их число был включен и наш беспокойный пассажир – прапорщик Титов. Отправляя его на «Малайю», наши бессердечные мичмана не без ехидства зубоскалили, что если на этом транспорте таких пассажиров наберется хотя бы с десяток, то командиру его, без сомнения, предстоит самое веселенькое плавание, которое только можно себе представить.

Что касается нашего командира, то врачи госпитального «Орла» определили сильнейшую неврастению на почве общего переутомления, предписав ему, одновременно с соответствующим лечением, полнейший покой и отдых. Н.В. Юнг остался на госпитальном судне, а на время его болезни временно командующим нашим броненосцем, приказом адмирала, назначен был начальник его штаба капитан 1-го ранга Клапье де Колонг.

Впрочем, нашего нового командира мы почти не видели. Пока корабль стоял на якоре, он у нас даже не показывался, предоставив распоряжаться всецело Арамису.

За этот период времени эскадра наша несколько раз выходила в море на практическую стрельбу. И вот когда нужно было сниматься с якоря и идти в море, у нас появлялся Клапье де Колонг, отправлявшийся к себе на «Суворов» немедленно же по возвращении нашем на рейд. Это был человек совершенно иного характера, нежели наш командир, в чем мы имели случай убедиться в первый же наш выход в море.

Одновременно со стрельбами адмирал пользовался нашими выходами, чтобы упражнять корабли в производстве эволюций. И вот, во время какого-то сложного перестроения, «Ослябя» едва-едва не протаранил нашу корму. Увидев несущийся большим ходом прямо нам в корму броненосец, когда у присутствующих на мостике захватило уже дух в ожидании казавшегося неизбежным столкновения, наш новый командир таким спокойным тоном, не повышая ни на йоту своего ровного голоса, скомандовал – «Лево на борт, самый полный вперед», – что сразу завоевал наши симпатии и восхищение.

Мы отнюдь не сомневались, что и наш Николай Викторович также с честью вышел бы из опасного положения, но это стоило бы и ему и его окружающим такой серьезной встряски нервов, что об этом у нас толковали бы целый день. Влетело бы всем: и вахтенному начальнику, не доложившему вовремя, что «Ослябя» идет быстро нам на сближение, и вахтенному офицеру, которому не вахту править, а ворон ловить, и рулевому – за то, что вяло кладет руля на борт, и даже вахтенному механику – за то, что машина не так быстро дала самый полный, как то следовало в такой момент.

Что касается нашей артиллерийской стрельбы, то сам Господь Бог избавил нашего первого больного командира от присутствия на этом зрелище. Это было бы таким жестоким испытанием для его больных нервов, что если бы до этого ему еще не было бы необходимости в лечении, то после первой же нашей стрельбы ему неминуемо потребовался бы госпиталь. Да и можно ли было ожидать иного? Корабль, укомплектованный в большинстве новобранцами и запасными, стрелял в первый раз в своей жизни! Мы себе ясно представляли, что должен был испытывать наш бедный адмирал, сам прекрасный артиллерист, бывший до войны начальником Учебно-артиллерийского отряда, при виде такого искусства в стрельбе эскадры, которую он вел в бой, и с кем же? С противником, неизмеримо сильнее его, натренированным в боях с нашей Первой эскадрой, которая по своей подготовке была не чета нашей; с противником, окрыленным победой и защищающим берега своей Родины!

После первой стрельбы вскоре последовала вторая, которая прошла уже значительно лучше первой, доказав воочию, как нам необходимы были эти практические стрельбы. Была ли у нас третья, я не помню, но зато с уверенностью могу сказать, что не было четвертой, и не потому, что нам не хватало на нее времени, – за мадагаскарское стояние мы успели бы сделать не только четвертую, но и десятую и двадцатую стрельбы. Причина к тому была более существенная: у нас иссякли снаряды для практических стрельб; тратить же наш боевой запас мы, естественно, не могли.